Теперь нога не смела являться во сне.

И все-таки мальчик решил, что на войне было здорово. Чего только не было на чердаке! Ампулы, иглы от шприца, да и сам шприц… Отличные штуковины! Как-то дядя вышел на кухню и оставил свою трубку на раскрытой книге. Мальчик впрыснул в трубку воды. Трубка погасла.

Вот уж дядя удивился. С чего вдруг табак намок?

Наверное, опять этот пострел набедокурил.

А пострел не нарадуется. Ничего бы этого не было, если б не было войны.

А патроны! Они валялись на каждом шагу. Мальчик часами развлекался за амбаром. Вынет пулю из гильзы, высыплет порох, оставив совсем немного, на самом донышке, потом загонит пулю в гильзу, сверху подсыплет пороху. Гильзу ставил на землю, подносил спичку. Отличный хлопок! И пуля со свистом вырывалась вверх.

Жаль, поблизости не осталось ни одной пушки, а то бы палил из нее по воробьям. Но пушки не было, и мальчик смастерил из доски автомат, бегал по двору, расстреливал все, что попадалось на пути.

Почтальон принес письмо в сером конверте. Мать разорвала его и прочла.

— А почему буквы печатные? — удивился мальчик. — Разве папа теперь печатает книги?

Мать молчала.

— Я хочу научиться читать! Я сам хочу читать папины письма, — твердил мальчик.

— Писем больше не будет, — сказала мать. — Война закончилась.

— А где же папа?

— Он победил.

Мать плакала. Мальчик в раздумье расхаживал по двору.

СОЛЬ

Он вышел на перрон Рижского вокзала, его черное пальто было застегнуто на все пуговицы до самого подбородка, и оттого черты лица казались мелкими, почти детскими. Под глазами, небольшими, серыми, усталость наложила синеватые тени. Механик завода «Компрессор» жил в районе новостроек, но в этот вечер, после нелегкого рабочего дня, ему захотелось съездить в Саласпилс Ветер кружил на перроне снег. В двадцать три пятьдесят электричка тронулась в путь. Городские огни бежали по обе стороны полотна.

Еще на вокзале, пока покупал билет, пока шел по тоннелю, поднимался по лестнице, механик чувствовал какую-то пустоту, наверное, от тоски и расстояния Но электричка быстро съедала километры. Вначале механик сидел на скамейке ссутулившись, но чем дальше тем больше выпрямлялся. Дорога сжималась, вливалась в него, совсем как горючее в оскудевшую лампу Была среда второй недели марта, назавтра предстояло вернуться в Ригу и опять на работу. Механик смотрел, как вслед за поездом по заснеженному простору бежали четырехугольные отсветы окон, и пытался разобраться, почему на этот раз он едет в гости в столь необычное время.

«Я устал, устал», — думал он. Стучали колеса под сиденьем: устал, стал, устал, стал!

«Я, конечно, тут же засну, она будет мучиться, с чего это вдруг я свалился, как снег на голову. Завтра встанет, не выспавшись, а у нее ведь тоже работа, впрочем не это главное, главное другое, другое, другое».

Механику казалось, что вместе со снежной пылью мимо проносится это главное, а он мчится дальше. Так что же все-таки главное? На это механик пока еще не мог ответить, но уже было ясно: в его непредвиденную поездку закралось что-то неприятное.

Электричка остановилась на станции Саласпилс. Механик сошел с поезда и долго стоял на платформе. Было холодно, а тут — рукой подать — в каких-нибудь двухстах метрах чернел домик, светилось окно — подойди, постучи, и будет тепло, и ужин, и ласка, и сон, и прочее.

Механик вспомнил зимние воскресные дни, когда он, гладко выбритый, отоспавшийся, в красивом спортивном костюме и с лыжами на плече выходил на платформу этой станции. Его любимая была учительницей, к тому же отменная лыжница. Белый снег! Она так любила снег.

Теперь механик стоял продрогший, с синеватыми тенями под глазами. Он знал, что его руки еще пахнут смазкой, что лицо отмыто не дочиста, что рубашка на нем серая и что в воротнике засели металлические стружки.

Но не это было главное.

«Воскресный день! — думал механик. — Наша любовь была праздником, воскресным днем, а я хочу превратить ее в обыденность, в будни. Нет, пускай остается праздником!»

Механик вдруг понял главное. Ему хотелось быть красивым лыжником среди белого снега, ведь он полагал, его любят только за то, что он лихо спускается с гор и, не моргнув глазом, делает отчаянные повороты.

И он обманул любовь, убедив себя, что праздник нельзя превращать в будни.

Он не зашел, не постучал.

Он сел в электричку и вернулся в Ригу.

И довольно об этом.

Она же тем временем сидела за столом. Настольная лампа под голубым абажуром. Рядом со стопкой проверенных тетрадей дымилась чашка с ароматным чаем.

На тарелке лежали бутерброды.

Она сидела и смотрела на бутерброды. Маслу не хватало чуточку соли. И уж так получилось, что на кухне не нашлось ни щепотки соли. А к хлебу без соли не лежала душа.

Далеко-далеко просвистела последняя электричка.

«Я САМ» НА ПРОСТОРЕ

Я — инженер-мелиоратор, работаю в институте.

И почему-то мне вспоминаются давние летние дни.

Тогда на траве густым слоем лежала пыль, разгоряченный солнцем воздух волнами вздымался к небу, и стройные сосенки на южной окраине просторной равнины кутались в серую дымку.

Ничто не нарушало тишины, до того незамутненной, что слух улавливал тончайший стрекот насекомых, и казалось, вместе с летучим воздухом землю покинули все звуки, а этот последний, запоздавший, отлетает с жалобным стоном.

Вдали у горизонта кружил ястреб. Узкая, едва приметная тропа пролегала через равнину, по обеим сторонам ее рос конский щавель и купырь. Рядом с тропинкой сидел «я сам», покусывая стебель щавеля.