Шрифт:
Закладка:
Прием, собственно, и начался с этого обряда целования руки. По окончании его канцлер пригласил послов отправлять их обязанность. (Переводчиком на этом приеме служил главный толмач девяностолетний Ганс Гельмес.) Первый посол, Филипп Крузе, высказал приветствие царю Михаилу от своего герцога и вместе скорбь о недавней кончине патриарха Филарета. После чего послы поднесли свои верительные грамоты, которые по знаку царя принял от них канцлер, а послы отошли назад, к своей свите. Потом Михаил подозвал канцлера и сказал ему, что он должен отвечать послам. Канцлер приблизился к ним и, проговорив царский титул, объявил, что царь принимает герцогские грамоты и велит перевести их на русский язык. Меж тем позади послов поставили скамью, покрытую ковром, и пригласили их сесть. Затем допущены были к руке главные слуги и гофюнкеры посольства. По окончании и этого обряда царь, приподнявшись немного, спросил: «Здоров ли князь Фридрих?» На что один из послов ответил, что при отъезде своем они оставили его светлость Божьей милостью в добром здоровье и благоденствии. Последовало представление подарков. Далее, по знаку царя, канцлер пригласил послов продолжать их речь. Послы просили, чтобы им дозволили тайное сообщение о персидском деле вместе со шведскими послами. Царь велел спросить послов об их здоровье и не имеют ли они в чем недостатка. Сим и окончился торжественный прием. Те же два боярина вывели послов из приемного зала; они воротились к себе на подворье прежним порядком шествия.
Вслед за тем на их подворье прибыл царский чиновник, княжеского рода, в сопровождении целой толпы прислужников, которые принесли столовый прибор, напитки и до сорока блюд с вареными, жареными и печеными кушаньями для угощения послов и их свиты. После угощения князь роздал им золотые чаши с малиновым медом и пригласил выпить за здоровье царя. Потом пили здоровье герцога Голштинского, а в заключение здоровье наследника московского престола Алексея Михайловича. Послы подарили князю серебряный вызолоченный бокал, который тот велел торжественно нести перед собой и, воротясь во дворец, по московскому правилу, показал этот подарок царю.
На следующий день после царского приема голштинское и шведское посольства получили разрешение свободно выезжать в город, а также посещать друг друга. Такое разрешение было необычно и объяснялось особым расположением царя к этим обоим посольствам. Голштинцы воспользовались им, чтобы навещать или принимать проживающих в Москве служилых и торговых немцев, и прежде всего позвали их к себе на обед. В числе приглашенных находились один придворный врач и аптекарь. Но думный дьяк не позволил им приехать к послам, так как герцогские подарки еще не были оценены. В Москве был обычай подарки иностранных государей подвергать подробной оценке (конечно, в видах отдаривания); а в числе голштинских подношений находилась химическая аптека, которую должны были оценивать придворные врач и аптекарь.
5 сентября голштинские и шведские послы имели по своим поручениям тайное совещание во дворце с комиссией, в которую назначены были четыре сановника, а именно: боярин князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский, окольничий Василий Иванович Стрешнев, думный дьяк и печальник Иван Тарасович Граматин и думный дьяк Иван Афанасьевич Гавренев. Они были одеты в парчовые кафтаны, обложенные крупным жемчугом и дорогими камнями, с крестообразно повешенными на груди золотыми цепями. У боярина и окольничего на голове были похожие на кардинальские скуфьи шапочки, густо унизанные крупным жемчугом с алмазами посередине; а дьяки имели на себе обычные высокие шапки из черно-бурой лисицы. Бояре заняли места на лавке в переднем углу, послов поместили тоже на лавке вдоль стены, а дьяки сели против послов на скамье. Переводчики посольские, секретари и один русский писец (подьячий) присутствовали стоя и вели протокол; остальная свита осталась в передней комнате.
Князь Лыков встал и снял шапку; то же сделали и все другие. Проговорив полный царский титул, он объявил, что государь велел посольские грамоты перевести на русский язык и сам прочитал их. Затем Стрешнев с тою же обрядностию передал, что государь желает королеве Шведской и герцогу Голштинскому всякого благополучия и победы над врагами и что он внимательно читал их грамоты. Граматин таким же порядком объявил о государевом доверии к посольским грамотам и речам; а Гавренев сообщил о назначении комиссии из четырех членов и прочел их имена. Затем сначала шведское, а потом голштинское посольство читали свои письменные предложения. Голштинское было очень длинно; так что русские сановники, не дослушав его, взяли обе бумаги и пошли с ними к царю. Через полчаса воротился один Гавренев и объявил, что послы теперь могут ехать по домам, что предложения их будут немедленно переводиться на русский язык и затем будет приготовлен ответ.
Послы имели еще четыре заседания, с большими промежутками. Пятое и последнее, уже без шведов, происходило 19 ноября. Тут голштинцам объявлено, что царь, по особой любви к герцогу, согласился на его просьбу о свободном проезде в Персию, но предварительно они должны воротиться в Голштинию и привезти оттуда утверждение заключенного договора.
В течение этого времени Олеарий продолжал вести свои заметки о тех сторонах русской столичной жизни, которые были доступны его наблюдениям. Разумеется, такими сторонами были по преимуществу разные общественные события и торжества, какими, например, являлись иноземные посольства и большие праздники.
Иноземные посольства, очевидно, сделались довольно часты в царствование Михаила Федоровича; все они встречались и принимались с обычными обрядами; но большая или меньшая пышность приема зависела от степени их международного значения. Наиболее частыми и заурядными гостями в Москве были послы от разных татарских князей и ханов, которые приезжали не столько по делам, сколько за получением подарков. Из них выделялись, впрочем, крымские посольства, которых в Москве честили и дарили более других, ради удержания этого хищного народа от его опустошительных набегов на наши украйны; ибо, по замечанию Олеария, русские оборонительные меры, включительно с засеками, валами и рвами, будто бы «по сию пору весьма мало приносят пользы». 12 декабря он смотрел на въезд Крымского посольства, состоявшего из 72 человек. Потом он слышал, что царь целых три часа провел на их приеме и выслушивал их прошения, что они тут, по своему обыкновению, сидели на полу и всем им поднесли по чаше меду. Старшим членам посольства царь подарил парчовые
