Ребята добавили своих рассказов про деятельность изуверов, официальные сведенья, подтвержденные преступления, особо мерзкие злодеяния. В ход шли и правда и басни, так что принципиально нового о близнецах я ничего не узнал. Лишь сильнее уверился в том, что они и физические и моральные уроды и по ним электрический стул плачет. Все знали, что они были контрактниками второго поколения, но в отношении того какими именно силами и способностями обладали показания расходились. Обозначили кислоту и газ, физиологическое уродство, фантастическую скорость реакции, безумие и подтвержденные случаи каннибализма. Но про переплавку людей в загадочную жидкость молчали. На самом деле было видно, что бойцы просто боятся сболтнуть лишнего, в том числе и Василиса.

А потом разговор перешел на совсем уж скользкую тему: почему панки всё еще живы? Зачем они правительству? Только ли для того ли чтоб покарать по всей строгости Табу?

В этот момент кампания начала потихоньку рассасываться, самые смышлёные догадывались что ничем хорошим это не закончится. Здесь бы и мне по-хорошему надо было отчалить, но я уже был прилично подшофе и мне на полном серьезе казалось, что вот прям хорошо сидим, душевно, и уходить не хотелось. Вдруг без меня всё веселье пройдет?

Василиса активно агитировала за начальство и гнула правительственную линию, но я не будь дурак умел задавать неудобные вопросы, и в итоге она тоже стала замолкать. Тут-то и случился опер.

— Что тут за сборище? — строго поинтересовался он. — После десяти больше, чем по трое по уставу собираться не положено.

— Везде, кроме мест общественного питания, которым и является бар, — осадила его берегиня.

— А что за разговоры с гражданскими лицами? Может в баре и подписка о неразглашении не действует?

— Да брось ты, чего завелся? — удивилась рыжая. — Он ведь без пяти минут в команде.

— В чьей? В нашей? Или в столичной? Или в НАТОвской? Он же не скрывает что собирался эмигрировать и сменить гражданство…

Народ раздался в стороны, оставив за столиком только меня, Василису и, как ни странно — Андрюху. Опер же торчал перед нами как тополь на плющихе.

Ну, это уже наезд, прилюдно очерняет меня в глазах местного сообщества, решил всем донести какой я ненадежный элемент, без пяти минут диссидент и вообще — контра недобитая. Раньше со мной тыщу раз такое случалось, и тыщу раз я всё спускал с рук. Иногда сомневался, может я реально не прав? Иногда просто не знал, как поступить в такой ситуации, какая реакция правильная? Но чаще всего просто боялся. Теперь я не боялся и точно знал какая реакция правильная — моя.

— Опер, — презрительно выплюнул я. — Дело не в том, что собирался сделать я, дело в том, что сейчас делаешь ты. Ты себя бессмертным возомнил что ли, вошь казарменная? Так это ты зря…

Я демонстративно заставил руку вспыхнуть бело-черным пламенем потустороннего заряда. Гришко напрягся, на шее дернулась венка, а правая рука приняла характерное положение, словно сжимала рукоять пистолета. Забавно, а ведь он единственный кто был в баре с табельным оружием. Местный полицай?

Чем бы таким ни был его пистолет, но Сири не обманула насчет вселения в него, легким касанием идеальной руки она заставила оружие опера очень демонстративно погаснуть, от чего у Гришко выступила пара предательских капель пота на лбу. Он реально попытался напрячь руку чтобы ощутить свою связь с оружием или даже вызвать его, но оно не отзывалось. Увы.

— Что? Проблемы со стволом? Может сглазил кто? — участливо стебался я. — А вот у меня проблем со своим нет, работает как часы…

— Тикает что ли? — не удержалась захмелевшая берегиня, словно не понимая к чему дело идет.

— Не подводит, — уточнил я и направив руку на опера продолжил: — Как думаешь, ты быстрее смерти?

— Когда нападает на воина юнец, он либо смертник, либо глупец… — слегка насмешливо блеснул своими поэтическими познаниями Андрюха.

— Во-во, — я решил обернуть высказывание в свою пользу, — и кто я по-вашему?

И по Василисе, и по Гришко было видно, что они только сейчас вспомнили о том, что жить мне осталось меньше месяца. Я погасил руку и как ни в чем ни бывало произнес:

— Впрочем, мне не надо ничем в тебя стрелять для того, чтобы убить. На мне висит заклинание, «адское возмездие», оно автоматически сжигает того, кто на меня нападает, почитай потом на досуге описание, оно есть в «Книге Игрока», — я демонстративно зевнул. — Так что, если решишь когда-нибудь вынести третье предупреждение — помни, что в ад я буду спускаться сидя верхом на тебе.

Сири вновь прикоснулась к его кобуре, и она вернулась к жизни, заморгала огоньками, начала реагировать.

— Будешь проверять? — предложил я, приподнимая бровь.

Реакция опера меня разочаровала, он играл желваками, но всё же был спокоен, не лез в бутылку. Жаль. Вечер в целом был подпорчен, оставаться дальше в баре смысла я не видел.

— Вижу вечер перестаёт быть томным, значит пора и честь знать, — я поднялся из-за стола и направился мимо Гришко к выходу из бара.

— Мне не нужно оружие чтоб поставить на место зарвавшегося щегла, — заявил Гришко поворачивая меня к себе и нанося хук слева.

Всё же со спины напал, сука.

Удар опера не прошел, видимо как-то сыграло высокое значение моей ловкости или что-то вроде того. Не зря я в неё тринадцать очков вбухал. Да и класс доспеха она повышала на одну единицу.

Я так и не понял до конца за «класс доспеха», так называемый КД. Вроде как это показатель моей прочности, или твердости. Чем он выше, тем тяжелее меня пробить и нанести урон. Но как именно он соотносится с уроном оставалось загадкой, толи снижает его на какой-то процент, толи полностью гасит если пробитие или попадание атаки оказывается ниже. И совсем уж непонятным оставалось как на класс доспеха может повлиять ловкость. Чем выше ловкость, тем я прочнее? Глупость какая-то.

По всей видимости ловкость, будучи не самобытной характеристикой, а некой аппроксимацией целого ряда физиологических параметров влияла на реакцию организма. То есть при высокой ловкости тело рефлекторно координировало свои микродвижения чтобы вывернуться в такое положение, при котором урон или его часть пройдут вскользь и погасятся.

По факту мое