Шрифт:
Закладка:
Я взялся за тачку и пропел:
— Эх, дубинушка, ухнем!
До двадцатого неделя осталась, а там — денежная реформа. Надо использовать время по максимуму!
Глава 24
Каждому по труду
От эскалаторов Борис ожидал большего. Не знаю чего. Наверное, думал, что они несутся, как карусели, и затягивают в ненасытные недра зазевавшихся людей. В общем, не впечатлился мой брат и аж расстроился.
Наташа же вела себя со сдержанным достоинством, словно была в метро каждый день — в отличие от брата, который вращал испуганными глазами и не отпускал деда.
Видя такое, он Бориса проинструктировал:
— Если потеряешься, стой на месте.
Получив порцию ненависти — что-де толкаемся, стопорим движение своим грузом — мы доехали-таки до станции Перово, серенькой и невзрачной в сравнении с центральными. Эскалатора тут не было, и поднимаясь по лестнице, дед говорил:
— Здесь нет большой площади возле метро, на поверхность ведут четыре выхода, нас как раз четверо. Можно разделиться. — Он посмотрел на перепуганного Бориса, качающего головой, и сказал: — Борис будет со мной, ладно. Наталья?
Она сглотнула, но не показала, что ей страшно. Дед добавил:
— Милиции не бойтесь. Они меня знают и уважают, говорите, что вы мои внуки — не тронут.
— То есть рынка как такового тут нет, и мы будем продавать с земли? — уточнил я. — А если дождь?
— Пару раз был, я спускался в переход, но оттуда гоняют даже меня, — ответил дед. — Сегодня по прогнозу сухо.
Борька позеленел, всем своим видом говоря: «Господи, куда я попал? Домой хочу!» Наташка была настроена решительно, уж очень ей хотелось заработать себе на обновки.
— Это ж как рыбой торговать, — утешала она себя, — только остановка больше, чем та, где мы ставриду продавали, да?
— Ага, — подтвердил я, — и у нас крыша есть в виде дедушки.
Вся наша толпа вышла из перехода недалеко от пятиэтажки, где стояла вереница торговцев. Продавали все: музыкальные пластинки, вязаные вещи, пучки земляники, грибы.
— Откуда тут грибы? — удивился Борис
— Это другая климатическая зона, — объяснил я. — Тут грибы летом, а земляника, видишь, только сейчас. И вишня, хотя у нас она вся погорела от жары.
Дед встал под липой на усеянном окурками пятачке. Он только начал развязывать кравчучку, снимать простыню с ящиков, а вокруг него уже образовалась толпа — интересно ж посмотреть, что там такое. Орехи были у него же. Он поставил ящик с ядрами на раскладной стул, а тара с абрикосами у него громоздилась друг на дружке, и получался эдакий стол из ящиков.
— Какие красивые абрикоски, — воскликнула молодая женщина. — Вкусные, наверное.
— Медовые, — уверил дед и сразу озвучил цену: — Тысяча двести такие, а есть еще краснощечки по девятьсот.
— Дорого, — покачала головой она.
Гладко выбритый седой мужчина молча купил килограмм, и она не выдержала, взяла полкило.
— Удачи, дед! — пожелал я и поволок кравчучку к переходу, чтобы выйти с другой стороны трассы. — Натка, ты о мной?
Она побледнела, но кивнула. Я отлично понимал это ощущение неловкости, когда становишься, как нищий, с кулечками, и начинаешь зазывать. Но главное — преодолеть стеснение и сомнения, как только первые деньги ложатся в карман, все сразу спорится.
— И я с вами! — вызвался брат.
Мы нашли место сразу возле перехода, застолбили его.
— Надо ж перебрать шелковицу! — Сестра сунулась в коробки. — И деду отнести смородину, а себе взять орехи, а то у нас тут… все.
Я спустил коробку с шелковицей на землю, подвинул к бетонной стенке перехода.
— Боря, перебирай, вот.
— А че я сразу? — возмутился он.
— Давай я, а ты торгуй, — предложила сестра.
Он надулся и склонился над ящиком. Я дал Наташке коробку смородины:
— Отнеси деду, нам возьми краснощечек и орехов.
Она кивнула и удалилась. Я распаковал инжир, абрикосы и прокричал, преодолевая то самое стеснение:
— Фрукты с юга! Инжир! Абрикосы! Орехи! Настоящая экзотика! Медовый инжир!
Прохожие поглядывали с интересом и проходили мимо. Даже когда абрикосы выставил, не задерживались. Пришлось сменить пластинку.
— Дамы и господа! Вы такого точно не видели! — оп — замерли, шею вытянули. — Настоящий свежий инжир. Субтропический! Купи экзотику — удиви соседей!
Цену на абрикосы я установил, как у деда, благо их поблизости ни у кого не было, зато Дорогомиловский рынок у Киевского вокзала, наверное, забит нашими конкурентами. А инжир стал продавать поштучно, двести рублей за один. И что удивительно — именно его и брали!
Надутый Борька, видя, как у меня дело спорится и карманы раздуваются от денег, приободрился, взял газету, наделал из нее кульков, наполнил несколько и встал рядом со мной. Он бледнел, краснел, жевал губами, но не мог пересилить себя, и за него это сделал я:
— Хотите ощутить вкус юга? Вспомнить море, горы? Купите шелковицу! Только у нас! Всего двести рублей кулек!
— Двести рублей! — повторил Борис, протягивая кульки толстой тетеньке, крашеной в ярко-рыжий — тат отодвинулась.
Зато модница с огромными серьгами взяла по кулечку себе и подруге. Борис сияющими глазами посмотрел на деньги, сунул их в карман и завопил:
— Вкус моря — шелковица! С юга… — сообразив, что ляпнул не то, Борис покраснел и просто сказал: — Сладкая шелковица.
Вскоре пришла Наташка с орехами и смородиной, коробку, испачканную шелковицей, застелила газетой и принялась крутить кульки, приговаривая:
— Учитесь, салаги!
Кульки она наполнила смородиной, шелковицей, орехами. Взяв у меня нож, она отрезала кусок веревки, делая ручку для коробки. Повесила самодельную корзинку на руку, в свободную взяла кулечек с шелковицей и двинулась вдоль торговцев, приговаривая:
— Шелковица! Инжир! Смородина! Вкус юга! Побалуйте себя…
Первый покупатель что-то у нее взял, подошел второй. Меня окружили люди, и стало не до нее и Бориса.
Часа через два у меня разобрали половину товара. Вернулась Наташка, сияющая и брызжущая энтузиазмом. Отдала мне тысячу за инжир и принялась перебирать вторую коробку с шелковицей. А я только и успевал взвешивать абрикосы. Краснощечки так все разошлись, ананасных осталось полтора ящика,
