на кухне было темновато, но всем показалось, что засияла какая-то волшебная лампа. Я подошла ближе. Под великолепием невиданных огненно-рыжих волос сияли глаза такой бездонной синевы, что я невольно ахнула. Ахнула и Агния. Но она не просто ахнула. Она поднесла руку ко рту, будто сдерживая крик, потом повернулась к Грибанову?

— Мария?

Я ничего не поняла, но Грибанов как-то судорожно кивнул головой и сел, положив голову на руки. А Агния приникла к девочке и рукой позвала к себе мальчика.

На мгновение она оторвалась от девочки и спросила:

— Ты — Марат?

Мальчик на мгновение задумался, потом кивнул головой, и Агния заплакала. Она лежала на столе почти всем телом и плакала, уткнувшись лицом в крохотную златовласую девочку с синими глазищами…

Тогда я и узнала, что брат Жоржа Марьян был военным врачом и в составе своей части в начале зимы сорокового года был направлен в Литву. Суховы очень любили его и его жену, златовласую и синеглазую Марию, и почти каждый день получали письма от них, и сами писали. Знали, что Мария ждет второго ребенка, но последнее письмо пришло, датированное восемнадцатым июня сорок первого года. Они долго не знали, что Мария родила дочь, такую же золотоволосую и синеглазую, как она сама. Узнали только сейчас, когда шестилетний Марат выложил на стол кожаный мешочек, в котором были все документы, сложенные туда их отцом перед тем, как отвести их в какой-то подвал на окраине города. Где это было и кто там с ними жил больше трех лет, Марат не знал. Он вообще молчал, лишь изредка кивая или мотая головой, подтверждая догадки взрослых. Прошло полгода, прежде чем он улыбнулся в первый раз. Единственный вопрос задал он в тот долгий вечер, обращаясь к Грибанову:

— Ты уедешь, нас кормить не будут?

…Жорж сразу же оформил все документы, чтобы все дети стали официально их с Агнией детьми. Мы даже сидели два вечера подряд, решая, как быть с отчествами. Видимо, мужа своей сестры Жорж недолюбливал, потому что еще весной, оформляя документы на обоих племянников, записал их под отчеством Георгиевичи. Детям брата он хотел сохранить отчества Марьяновичи, но Агния была против:

— Как ты им потом объяснишь, что у них разные отчества? Мы даже могилы родителей им показать не сможем, — говорила она, не сдерживая слез.

Жорж возражал не очень активно, а я поддерживала, конечно, Агнию.

Так осенью сорок четвертого года в семье Суховых появились сразу четверо детей. Мальчиков он сразу же отвел в школу, а крохотная Мария дни проводила с нами.

Ну а в апреле сорок пятого за нами приехал уже привычный Грибанов. Привез письмо мужа. Павел сообщал, что его, после боев в Прибалтике, решено перевести в Москву, для работы в академии. Он писал, что был категорически против, пытался отказаться, но его вынудили согласиться. Грибанов ничего не говорил, и я только потом узнала, что муж был очень серьезно ранен, и вопрос стоял об увольнении в запас по здоровью. Но ему, используя все свои связи, удалось добиться не увольнения, а перевода в «учителишки», как он сам стал себя называть.

Я себя в то время чувствовала тоже плохо, серьезно болела, поэтому пришлось с возвращением немного повременить. Потому что в первую же ночь после приезда Грибанова меня отвезли в больницу.

Но в середине мая мы уже сели в поезд и поехали в Москву. Когда мы приехали домой, я написала Суховым. Поблагодарила за все, приглашала бывать у нас без церемоний. Ответ получила, но позже и очень сухой. Потом еще получила только поздравление с новым, 1946 годом и всё! И больше — ни буквы, будто меня и не было никогда. Согласитесь, что такое резкое изменение неприятно!

А в декабре восемьдесят четвертого года позвонила Агния: умер Жорж. Я так огорчилась, что чуть не потеряла сознания, а потом слегла. И пока я еще лежала, позвонил Глеб, тот самый мальчик из Крыма, и сообщил, что умерла Агния. Она смогла прожить без Жоржа всего неделю. Мне снова стало плохо, дочери успокаивали, но как уж тут успокоишься, когда близкие уходят в могилу! Понятно ведь, что и моя лесенка туда уже готова.

Екатерина Сапожникова замолчала и закурила новую сигарету.

21

Курила она сосредоточенно, будто обдумывая что-то. Потом решительно затушила сигарету, посмотрела прямо в глаза Гридину, будто с вызовом, и продолжила:

— В общем, все это предыстория. Сама история началась недели через три после смерти Агнии.

Мне приснился Жорж. Причем приснился именно в том самом подвале. И я, уж простите, старуха, во сне почувствовала себя молодой женщиной, ощущающей всю привлекательность своего тела! И пережила все, что с этим связано… Ну, вы понимаете… Утром я и проснулась с этим ощущением. Даже посмеялась немного. Днем было какое-то смутное ощущение недосказанности, но я не обратила на него внимания.

Через несколько дней снова тот же сон. Вернее, не тот же, а новый. Но все, что было в этом сне, как бы дополняло и уточняло сон прежний. И снова я чувствовала себя молодой. Вам если смешно, вы смейтесь, я не обижусь.

Короче говоря, сны эти стали приходить с какой-то даже периодичностью. Раз в пять-шесть дней. И становились все продолжительнее. И как-то раз днем я этот сон вспомнила. И знаете, что самое странное? Мы не только занимались любовью, но и беседовали. У