Шрифт:
Закладка:
Стрельцов вышел и аккуратно закрыл за собой дверь
Калинин поднял трубку:
— Дежурный? Калинин. Машину к подъезду!
Калинин ожидал увидеть в квартире оперативно-следственную группу и очень удивился, увидев запечатанную дверь.
Быстро же они закрывают дела, подумал он. Или не закрыли?
Делом Арсеньева занималась Генеральная прокуратура России. Калинин вернулся к машине и поехал к Пушкинской площади, рядом с которой она находилась
После недолгих препирательств и выяснения его личности и должности Калинина проводили к старшему следователю по особо важным делам Сухорецкому Борису Александровичу.
— Можно? — сказал Калинин, входя в кабинет.
Прямо перед ним за столом сидел худощавый мужчина лет сорока с живыми глазами, которые уставились на него с таким любопытством, что Калинину сразу стало почему-то весело.
Перед Сухорецким была целая куча бумаг, и было видно, что он с удовольствием отвлечется от них хотя бы на минуту.
— Чего — можно? — переспросил у него Сухорецкий.
— Войти, — уточнил Калинин.
— Так вы же вошли уже! — вроде удивился тот. — Ну, хорошо, если вам нужно официальное разрешение, то пожалуйста. Можно.
— Спасибо, — невольно улыбнулся Олег.
Ему нравился этот парень.
— Чему обязан? — спросил его Сухорецкий.
— Я по делу Арсеньева, который застрелился сегодня ночью.
— А-а! — протянул «важняк», как называют следователей по особо важным делам. — Понятно. А вы кто?
Вместо ответа Калинин протянул ему свое удостоверение. Сухорецкий взял его в руки, внимательно изучил и вернул. Посмотрев на Калинина чуть удивленными глазами, он спросил:
— Вы уверены, что все сделали правильно? А если я вас сейчас арестую?
Калинин понял, что он имеет в виду. Настоящий работник органов безопасности никогда не отдаст в чужие руки свое удостоверение.
— Это тот самый случай, — объяснил он, — когда делаешь исключение, чтобы показать, что человек тебе понравился.
Тот как-то озабоченно улыбнулся.
— Как у вас с сексуальной ориентацией? — необидно спросил он.
— Спасибо, только что пообедал, — невпопад ответил ему Калинин. — Так как там Арсеньев?
— Арсеньев? — удивился Сухорецкий. — А никак. Ему плохо. Он умер.
— А подробности?
— Вообще-то это достаточно темная история, — задумчиво проговорил «важняк». — Не все в ней ясно. Но дело закрыли. Типичное самоубийство.
— Вы сказали — «темная история». Почему?
— Что — почему? Почему «темная» или почему я так сказал?
— И то и другое, если можно.
Сухорецкий пожал плечами.
— Ну, понимаете… Собака у него была.
— Что? — не понял Калинин. — При чем тут собака?
— Вы просто не слушаете меня, — укоризненно покачал головой Сухорецкий. — Я же сказал — была. В прошедшем времени. То есть сейчас ее уже нет.
— Тоже застрелилась?
— Хорошая шутка, — кивнул Сухорецкий. — Вас как зовут?
— Олег.
— Очень приятно. Борис.
— Взаимно. Так что — собака?
— Да, собака. Так вот, она убита из того же самого пистолета, из которого, по нашим данным, застрелился полковник Арсеньев.
— Вы уж провели баллистическую экспертизу?! — удивился Калинин такой оперативности.
— Представьте себе, — кивнул Сухорецкий. — Только не спешите завидовать нам. Просто дело было такое, что требовало повышенной, так сказать, оперативности в его раскрытии. Если вы меня поняли, конечно.
Калинин понял.
— На вас давили? — спросил он. — Убеждали закрыть поскорее дело?
— Что-то в этом роде.
— А поподробней можете?
Сухорецкий покачал головой:
— Какой вы, однако. У вас вообще есть полномочия вести это дело?
— Вы не верите мне? Вы же смотрели мое удостоверение! Близко смотрели!
— Олег! — вздохнул Сухорецкий. — У меня тоже есть удостоверение, но это не значит, что я могу заниматься всеми делами в городе Москве и области Только теми, которые в моем ведении. — Он показал на груду дел, лежавших на его столе. — Я просто спрашиваю: это дело что, в вашем ведении? Честно, если можно.
Калинин покачал головой.
— Нет.
И больше не стал ничего объяснять. Ему казалось, нет, он был уверен, что этот странный парень поймет его, таких, как этот Борис, немного, он это кожей чувствовал, он такое всегда кожей чувствовал.
Сухорецкий обрадованно кивнул.
— Ну! — воскликнул он. — Все правильно! Я же сразу понял, что это дело для вас сугубо личное. Можно сказать, интимное. Я не ошибся?
— Нет, — снова сказал Калинин.
— Спокойно, полковник, — сказал Сухорецкий. — Что это вы стали таким односложным? Я в вашей команде, неужели не видно?
— Видно, — улыбнулся Олег. — И я еще не полковник.
— Будете, — заверил его Сухорецкий. — Ну, так что вас интересует? Спрашивайте.
— Скажите, Борис… Вы уверены, что это самоубийство?
— Нет.
— Не уверены?
— Нет.
— Ну вот, — улыбнулся Олег. — Теперь вы стали односложны. А почему вы не уверены?
Вместо ответа тот вдруг спросил его:
— Олег, у вас есть собака?
Далась ему эта собака.
— Нет, — терпеливо и односложно ответил ему Олег.
— А у меня есть, — сообщил ему Сухорецкий.
— Поздравляю.
— Ротвейлер.
— Это хорошо или плохо?
— Это нормально, — заверил его Сухорецкий. — Вы, наверное, не женаты?
Уф! Кажется, он устал от этого Сухорецкого. Хотя в его дурацких вопросах прослеживалась какая-то пока непонятная Олегу логика.
— Угадали, — ответил Калинин.
— Конечно, — кивнул тот. — Времени нет, кому с собакой гулять?
Вот пристал!
— У меня жена Луку выгуливает.
— Луку?
— Собаку нашу.
Калинин решил поддержать пока разговор. Если он сумасшедший, то лучше пока его не раздражать. А если он нормален, да еще работает старшим следователем по особо важным делам, то, наверно, не случайно все это он ему говорит.
Приняв решение, Олег успокоился.
— Почему Лука? — спросил он. — Никогда не слышал такого собачьего имени.
— Сокращенно от Лукино, — пояснил Сухорецкий.
Калинину показалось, что он ослышался.
— Сокращенно — от чего?! — переспросил он.
— От Лукино, — смотрел на него своими чистыми глазами Сухорецкий. — Лукино Висконти. Режиссер такой итальянский. Слышали?
— Нет.
— Жаль, — искренне огорчился Сухорецкий. — Хороший режиссер. Мы с женой его очень любим. Да жена, кстати, и назвала его Лукино. Ну а я — Лукой. Так привычней.
— Да, — сказал Калинин, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Но мы отвлеклись, — заметил Сухорецкий.
Слава Богу!
— Ага, — кивнул Калинин, чувствуя, что еще немного, и у него крыша поедет от этого Сухорецкого.
— Вернемся от режиссеров к собакам, — предложил тот. Олег подумал, что не удивится, если немедленно расплачется прямо на глазах у этого иезуита.
— Я бы не застрелил Лукино ни за что на свете, — неожиданно произнес Сухорецкий. — Даже если бы весь мир летел ко всем чертям. Собака — очень родное существо. А если ты один, то собака единственное, что соединяет тебя с Космосом, Вселенной, с Богом, наконец. Этого можно не понимать, это не обязательно понимать, но это чувствуют все собачники. Просто большинство из них не может выразить это словами.
Калинин понял.
— Вы хотите сказать, что Арсеньев
