– Ему будет больно оттого, что там ничего про него нет.

– Может быть. Но он имеет право на правду, разве нет? Я позвоню ему и поговорю с ним обо всем.

– Элейн волнуется за него. Ей Марк на телефон тоже не отвечает. Сегодня утром я звонила в Мервин Парк. Он отпросился по болезни.

– Тина говорила мне об инстинктах и интуиции. И я думаю, что Марк искренне заботился обо мне, хотя иногда слишком наседал, заставляя понервничать. Как ты считаешь, как врач?

– Как врач я ничего не могу тебе сказать – во-первых, потому что Марк никогда не был моим пациентом, а во-вторых, если б был, я бы все равно не могла рассказать. Но как сторонний наблюдатель, которому пришлось довольно много и подолгу общаться с Элейн за последние сутки, я считаю, ему как минимум нужна помощь профессионала. Марк не совершил никакого преступления. И я не испытываю к нему ничего, кроме жалости.

– Я напишу ему. На звонок он, наверное, не ответит.

Я отправила Марку сообщение: Я знаю, что ты мой дядя. Нам надо поговорить. Пожалуйста, позвони мне.

– Анджела, я не хочу больше оставаться в этом доме. Я не чувствую себя в безопасности. Надин сказала, я смогу переехать в коттедж в следующем месяце. Не могу я переехать раньше?

Глава 42

Питер, 1985

Некротического гоминоидного заражения не существовало. Врач в Окленде, к которой я записался на прием, хотела послать меня на психиатрическое обследование.

– Вы абсолютно уверены, что такого нет?

– Где ты вообще о нем услышал? – спросила меня врач. – Твои родители на улице?

– Это редкое заболевание, может, вы о нем не слышали?

– Ты веришь, что не можешь прикасаться к людям? Серьезно, где твои родители?

– Они паркуют машину.

– Они говорили тебе…

– А как же «мальчик из пузыря»? – перебил я.

– Тот бедный мальчик из Техаса? Думаю, у него аутоиммунное заболевание. На мой взгляд, твоя кожа выглядит совершенно нормально. Не хочешь снять шапку и перчатки, а лучше и куртку со свитером и рубашкой, чтобы я осмотрела тебя повнимательней?

– Нет!

– Обещаю, я не буду тебя трогать. Могу удвоить безопасность и надеть хирургические перчатки.

Меня сковало от напряжения, пока я медленно снимал шапку, из-под которой рассыпались волосы, и стягивал перчатки со вспотевших рук. Я стянул рубашку через голову, и она обошла меня со всех сторон.

– Я не вижу ни нарывов, ни раздражения, ни ран. Шрамов тоже нет. Ты не против, если я послушаю твое сердце стетоскопом?

Она прижала холодный стальной диск к моей груди и прислушалась.

– Сердцебиение немного ускоренное – наверное, потому, что ты нервничаешь, но вполне в пределах нормы.

Но я продолжал настаивать.

– Но, может, вы все-таки о нем не слышали? Наверное, оно сокращается до НГЗ.

– Поверь мне как выпускнице медицинской школы: чем болезнь удивительнее и уникальнее, тем больше студенты ею интересуются. Если б эта штука – некротическое какое-то там заражение – действительно существовало, все бы о нем знали. Питер, – обратилась она ко мне моим прежним именем, которое я использовал для записи, – ты когда-нибудь был у психиатра?

– Вы хотите сказать, я не умру, если дотронусь до кожи другого человека?

– Я хочу сказать, что не случится ничего, вообще ничего. Хочешь попробовать? – Она сняла свои перчатки.

– А если вы ошибаетесь?

– Может, нам подождать твоих родителей? – Она махнула рукой в сторону полупустой парковки за ее окном.

– У меня эта болезнь с рождения.

– Как, еще раз, твой адрес?

Я назвал фальшивый адрес, когда регистрировался на ресепшне. Сейчас доктор Бергстрем держала форму прямо перед собой. Я поспешно оделся и натянул шапку и перчатки.

– Пойду поищу своих стариков, – бросил я, пятясь к двери. Она вскочила из-за стола и попыталась меня удержать.

– Пожалуйста, подожди! Я считаю, тебе действительно нужна помощь, просто не такая… – Она протянула руку и коснулась моего лица ладонью без перчатки. Я сдержал крик, но пулей вылетел за дверь в приемную и выбежал на улицу в таком дезориентированном состоянии, что искал машину минут десять.

Я сразу проверил свое лицо в зеркале заднего вида, ожидая увидеть плавящуюся кожу. Я чувствовал, как она горит, но в зеркале все выглядело нормально. Тридцать минут я в панике и ужасе сидел в машине, пока постепенно не осознал, что ощущение ожога – это всего лишь то, чего приказал мне ожидать мой мозг. Никаких ощущений на самом деле не было. Я ущипнул себя за кожу, чтобы проверить, не онемела ли она после ее прикосновения, но щипок почувствовал. Ее голая рука на моей щеке не произвела вообще никакого эффекта. Я не мог в это поверить.

Я поехал в центр города, но в голове творилась такая жуткая неразбериха, что я едва понимал, где нахожусь. Я припарковался в переулке и снял шапку и перчатки, хотя было холодно. Я оставил их в машине. Я прошелся по оживленной улице и заглянул в книжный магазин «Уиткоуллс». Мужчина за стойкой посмотрел на меня и улыбнулся.

– Здравствуйте! – сказал он. Я не мог выдавить ни слова. Я пошел к полкам с Найо Марш, выбрал одну книжку для Линди, а потом снова развернулся к стойке. Мужчина спросил: – Холодно на улице, да? – Я молча кивнул, потому что по-прежнему был не в состоянии говорить, и трясущейся рукой протянул ему двадцатидолларовую купюру. Он взял банкноту, не дотронувшись до меня, и отвернулся к кассе. Когда продавец возвращал сдачу, он положил ее в мою раскрытую ладонь, снова не коснувшись руки. Я сунул мелочь в карман, а потом взял его руку в свою и крепко пожал.

– Спасибо вам большое.

Продавец, похоже, удивился, а когда у меня из глаз потекли слезы, он взял меня за плечо.

– Ты в порядке, сынок? Что-то случилось? – От прикосновения мою руку начало пощипывать, но она не воспалилась, не побледнела, а просто оставила на себе мягкий теплый след от руки этого человека. Я хотел зарыться головой ему в плечо, но развернулся и вышел из магазина.

Я поехал обратно в Роторуа, и чем сильнее кипела моя злость, тем больше я разгонялся. Я приехал в город как раз к тому времени, когда обычно забирал отца из стоматологического кабинета.

Он помахал мне рукой из окна, вышел и запер за собой дверь. Отец сел на пассажирское место и бросил свой чемоданчик назад. Я тронулся, прежде чем он успел пристегнуться.

– К чему