букета, что утром принёс курьер. Мурмук незаметно подобрал подвядший цветок и, спрятав его за спину, пошёл по ступенькам. Пятьдесят шесть ступенек вверх становятся привычными, когда больше нечего считать. Поднявшись, он аккуратно прикрыл дверь и сел у окна, поставив перед собой красивую пустую бутылку. Сел и замер, закрыв глаза. Через минуту – или больше – лёгкий уличный шум стал таять, превращаясь в неясный гул голосов, редкие хлопки, скрип кресел и шорох шагов. Мурмук слегка качнулся, отпустив тело мягкой волне дыхания. Вдох… долгий выдох. Он слегка приоткрыл глаза. Вдох… вот ничего нет. А теперь… Вдох… Он опустил веки, рука как бы сама скользнула назад, затем вперёд и точно поставила цветок в бутылку. Мурмук распахнул глаза, радуясь чуду. В ушах зашумели аплодисменты и даже, кажется, кто-то крикнул «браво!». Он скромно улыбнулся. Такое маленькое, такое настоящее волшебство. Его собственное. Один лепесток тихонько упал на пол, и Мурмук хотел было не заметить его, но за окном послышался шум крыльев, мелькнула тень и золотое солнечное чудо растаяло крохотными пылинками, утонуло в глубине стекла, спряталось в тысяче розовых оттенков.

Острые коготки процокали по жести подоконника. Мурмук даже не стал поворачиваться.

– Сидишь? – спросил гость.

– Сижу.

У него было много друзей, целых три, но прилетал только один из них. Чаще всего друзья появлялись некстати, но Мурмук привык. Никогда не знаешь, кто кому больше нужен – да и зачем об этом думать?

Серый голубь по имени Роберт медленно прошёл по подоконнику, склонил голову и посмотрел на друга выпуклым круглым глазом.

– А я в гавань летал. Там пришли корабли, три настоящих парусных корабля, представляешь? Я прямо вспомнил Гумилёва… и Грина…

Он взъерошился и замер, глядя на заходящее вдали солнце. Роберт родился и вырос под крышами городской библиотеки и был обременён бесконечным множеством старых книг. Только о себе он никогда не говорил, а в остальном…

– Чайки такие глупые. Носятся, кричат… Рыба, рыба… Можно, я тебе почитаю?

Мурмук вздохнул.

– Почитай, друг.

И Роберт читал ему Гумилёва, а потом Грина, и старого доброго Паустовского, и ещё и ещё, вразнобой и фрагментами, пока не пришла молчаливая прохладная ночь. Они сидели и смотрели на затухающие огни, а потом Роберт сказал как бы в сторону:

– Ты не грусти. Я вот тоже не знаю, кто я и зачем я.

И Мурмук хотел было сказать «а зато ты вон сколько знаешь, а я…», но промолчал. Голубь ещё немного потоптался и нырнул в ночь, а Мурмук пошёл спать. Он лежал и слушал, как ветер бродит по крышам, заглядывает в окна и треплет по чердакам вывешенное для просушки бельё. Иногда ещё неизвестно откуда доносились обрывки музыки и всплески голосов, смех и удары большого барабана – очень далеко, еле слышно, где-то на грани хорошего доброго сна.

Он лежал и ждал. Что-то должно было случиться.

И вскоре некто легонько постучал в дверь.

– Заходите, – сказал Мурмук в пустоту.

Анюта была очень деликатная мышь. Она всегда стучалась и всегда спрашивала «можно ли войти?», а он очень искренне отвечал, что необыкновенно рад её видеть – и ночью, и днём, когда угодно. Анюта быстро проскочила в дырочку и остановилась в полосе лунного света.

– Уфф… Я бежала два квартала… – выпалила она, обтирая лапками пыльные усы и нервно подёргивая хвостиком. – Мне очень неловко прерывать твой драгоценный сон, но там такое! Такое! Ты обязательно должен это увидеть, Мурмук! Пожалуйста, ради меня!

– Что ты, ты нисколько меня не побеспокоила, – пробормотал он, и Анюта замерла на месте.

– А, чего?

– Я говорю, конечно, а где это?

– На Липовой площади! – подпрыгнула мышь.

Мурмук встал с кровати и, опустив к полу ладонь, негромко сказал: «Позвольте пригласить вас на небольшую прогулку?»

До площади они добрались в четверть часа. Чем ближе, тем громче звучала музыка и смех, аплодисменты и голоса. Мурмук издалека увидел расписные фургончики и лошадей, толпу народа и дрожащие на ветру ленточки и флажки.

– Это… это балаган! – вспомнил он старое слово. Мышь согласно пискнула, завозившись в руке. Он остановился в тени дома, жадно впитывая впечатления – сладковатые запахи сахарной ваты и горящих жаровен, визгливые всплески флейты и гул барабана, тоненький голосок скрипки. И люди, люди… Он раскрыл ладонь с Анютой.

– А как же мы?..

– Спокойно! – пискнула мышь. – Я всё продумала! Там слева зелёный фургон, видишь? Заберёшься на колесо, а потом на крышу. Ты сможешь!

Мурмук кивнул. Осторожно пробираясь по тени, он дошёл до фургона и вскарабкался на крышу, цепляясь за свисающую сверху верёвку. Лошадь фыркнула и повернула голову, кося на них коричневым глазом, а больше никто ничего и не заметил. Они улеглись на крыше фургона, и мышь восторженно выдохнула: – Смотри…

И Мурмук стал смотреть. Посередине большого круга, образованного кольцом зрителей, стоял человек, одетый в лиловый фрак с яркими серебряными звёздочками. Лицо его было необыкновенно серьёзным, и длинные усы торчали острыми стрелочками. Вот он поддёрнул рукава, пошевелил пальцами в белых перчатках и вдруг… достал из пустой ладони ленточку. Взмахивая руками, вытягивал её больше и больше, выбрасывая свободно и легко. Толпа захлопала, человек раскланялся в одну сторону, в другую, потом скомкал ленточку в ладонях, раскрыл их… и ахх! – они снова оказались пусты! В толпе восторженно загалдели, засвистели. Мурмук смотрел во все глаза.

– Как он это сделал? Откуда он достал ленточку и куда потом спрятал? Там же нет ничего? Он волшебник, да?

– Нет, он не волшебник, – прошептала Анюта. – Он ил-лю-зио-нист. Фокусник.

– Фокусник… Я даже не знал, что такое возможно. Это тоже немного волшебство?

– Оно немного другое. Такое неволшебное волшебство. Но похожее. Искусственное. И ему можно научиться! – Она загадочно покосилась на друга. – Для этого не нужны ни особые способности, ни древние заклинания. Этого может добиться каждый! Конечно, придётся потрудиться, но потом… Правда, он чуть-чуть волшебник?

– Ага… – прошептал Мурмук, глядя, как фокусник достаёт из рукава летающие карты, как режет на части, а потом делает целой длинную-длинную верёвочку, как достаёт из уха удивлённого зрителя куриное яйцо, а потом прячет его в абсолютно пустом цилиндре. Мурмук смотрел и чуть слышно пыхтел от восхищения.

А потом представление кончилось, люди постепенно разошлись, и артисты разбрелись по фургончикам. Мурмук видел, как фокусник снял фрак и оказался старым усталым человеком в полосатых вязаных носках и залатанном комбинезоне. Усы его повисли, он сидел на ящике, прислонившись к колесу фургона, и медленно пил кофе, открывая глаза лишь для того, чтобы сделать очередной глоток. Мурмук тихонько спустился с крыши