Заменить!.. Как ни худо было Тиргею, он расслышал эти слова. Они отдались высоко под сводами пещеры и породили эхо, метнувшееся между стен. Заменить!.. Для каторжника это был приговор. Того, кто переставал быть работником, путь ожидал очень короткий. Его добивали – и одрина увозила тело в отвал.

А на освободившееся место ставили другого раба, покрепче. Ещё не слишком изношенного неволей.

Все те месяцы, что они с венном провели здесь, у ворота, Тиргей предвидел – однажды именно так с ним и произойдёт. Ему казалось, он успел даже примириться с подобной судьбой.

О Боги Небесной Горы!.. Как же он ошибался!.. Как закричало о жизни всё его существо!..

«Я добью?» – спросил второй надсмотрщик, помладше. Его звали Волк.

Старший кивнул.

Рассказывали, будто в давно прошедшие времена каторжников, приговорённых к замене, попросту вели на отвалы – и удар тяжёлой дубинки настигал их уже там. Иные, в ком дух умирал раньше тела, шли безропотно и погибали без звука. Однако другие являли столь внезапную и яростную волю если не к жизни, то к мести, что от прежнего обычая решено было отказаться. Волк пинком сбросил вниз верёвочную лестницу и ловко соскочил в яму.

Тиргей силился подняться с колен и что-то тихо кричал. Для надсмотрщиков это был бессвязный крик обречённого смерти и сознающего неотвратимость конца. И только Серый Пёс расслышал:

«Нет, брат мой!.. Не пытайся спасти меня!.. Живи… выйди отсюда… прощай…»

Венн так рванул цепи, что поколебались здоровенные зубчатые костыли, глубоко всаженные в бревно. Летучие мыши с тревожными криками носились над самыми головами людей. Волк со смехом взял арранта одной рукой за волосы, второй – под подбородок… и точным коротким движением сломал ему шею. Равнодушно, деловито, без ненависти и злобы.

Серый Пёс ощутил, как взвивается из потёмок души и окутывает весь мир багровая пелена. Он вновь рванул цепи, и один костыль вылетел. Каким-то краем сознания он даже чуть удивился, насколько легко это ему удалось.

«Осторожно, Волк, осторожно!..» – закричали сверху.

Венн всё так же молча и жутко рванулся ещё раз. Вылетел второй и последний костыль. Обручи кандалов оставили кровавые вмятины на запястьях, но Серый Пёс не стал отвлекаться на подобные пустяки. Он бросился прямо на Волка. И, как потом говорили, покрыл половину немаленькой ямы одним звериным прыжком.

Кнут старшего хлестнул Серого Пса по ногам. Венн потерял равновесие и упал, но сразу вскочил и, не издав ни звука, опять бросился в бой.

На сей раз его встретили два кнута одновременно. Окровавленного Пса вновь отбросило к стене. После этого он не должен был подняться. Но он поднялся. Новый рывок – молча, напролом, помимо рассудка…

В некогда тихом доме Мицулав, стойкой вдовы Кернгорма-Дистена, теперь было шумно. И весело. Уж всяко повеселей прежнего. Как-то само собой повелось, что вечерами соседи сходились обсудить дела на стройке именно к ней. По негласному сговору люди приносили муку. Каждое утро мать с дочерью замешивали тесто, а когда оно подходило – разделывали и относили в пекарню, устроенную, как и бани, при никогда не гаснувших гончарных печах. Потом спешили с корзинами горячих лепёшек вдоль нацеленного на город канала, туда, где рубили скалу мужчины Дар-Дзумы.

– Малыш, малыш… – ворчала мать Кендарат, меняя Волкодаву повязки. – На тебя тряпок не напасёшься! Вот уж не думала, что ты захочешь пойти работать под землю…

– Я и не хотел.

– Тогда почему?

Венн пожал плечами.

– Там, – сказал он, – хорошо платят.

Спустя день или два в одной из глиняных клетей, где всё равно особо нечего было хранить, обосновался со своим нехитрым скарбом Захаг. Теперь хозяйка двора оставалась дома: было кому проводить Шишини и помочь ей с корзинами. Молодая женщина отводила глаза, а мальчишки наперебой таскали воду и ворошили вяленый желтослив, лишь бы послушать истории о походах и схватках с урлаками, которые Захаг рассказывал Ирги-Кернгорму.

Иригойен сунулся было в тоннель, но его засмеяли и выгнали: обойдёмся как-нибудь без худосочных. Тогда халисунец напросился с Захагом и Шишини – смотреть пекарные печи. Посмотрел. И… на целую седмицу пропал в городе, шатаясь по харчевням и постоялым дворам.

– На что ты несёшь сюда эти булочки и лепёшки, я что, плохие пеку? – выговорила ему строгая Мицулав. – Да ещё не ешь! Надкусишь – и Рыжему отдаёшь. Он и то скоро морду воротить станет. У нас, саккаремцев, так с хлебом не поступают!

Иригойен в ответ застенчиво улыбнулся и попросил у неё немного муки.

На другой день Захага и Шишини, явившихся забирать готовые лепёшки, встретили очень виноватые пекари.

– Прости, дочь Мицулав, мы их того… съели, – потупился старший. – То есть не все… те только, что были на плетёном лотке… Пахли они больно уж необычно, мы попробовали, ну и… Вот тебе за них денежки, чтобы всё было по чести!

И вывалил ей в ладони пригоршню медных монет, среди которых блестели даже два мелких сребреника.

Такая выручка у Шишини редко получалась не то что за маленький отдельный лоток, – за всё, что бывало в корзинах.

– Ты ещё калачи им спеки, – посоветовал Иригойену Волкодав.

Халисунец насторожился:

– Да здесь, поди, таких и пряностей нет, какие вы у себя на севере добавляете…

Пришлось венну объяснять ему, в чём на самом деле состоял секрет калачей: второй раз тесто должно было подходить на льду. Иригойен не поленился найти самый холодный погреб в Дар-Дзуме. И уломать хозяина, ставившего душистое желтосливовое вино, чтобы тот пустил его туда с тестом. Хозяин, ростовщик Бетаф, посулил халисунцу страшные кары на случай, если из-за соседства с хлебной закваской вино перекиснет, но в погреб пустил. Не за просто так, ясное дело, – за два калача. Бетаф слышал от соседей, что случилось в пекарне. Иригойен полдня стучал зубами, глядя, как растет тесто, поскольку то и дело открывать дверь было не велено. Потом выкатал в ладонях каждую ручку, острым ножом подрезал каждую губу, посыпал щедро мукой… Калачи всё равно получились, по мнению Волкодава, неправильные. Вкусные, но – другие. То ли мука иная была, то ли закваска, то ли печь грела не так, то ли просто руки были не мамины…

Ростовщик забрал свою долю и велел халисунцу приходить ещё, когда тот пожелает. Иригойен пообещал.

Выясняя, какой хлеб любили в Дар-Дзуме, он свёл знакомство с двумя семьями соплеменников, жившими в городке. Верные Лунного Неба первыми обратили внимание на