имя Зевса Касия, которое часто связывалось с этим символом. Зевс Касий был богом соседней горы[698], которого с незапамятных времен почитали жители финикийского побережья. Иногда эпитет на монетах – не Касий, а Керавний, и это говорит о том, что молния, священная эмблема города, может быть связана со старым культом и что греческая история об основании города была изобретена позже, чтобы объяснить его.

В Лаодикее-на-море монеты показывают вооруженную богиню, которую нумизматы считают Артемидой Брауронией: ее изображение было увезено из Аттики персами в 480 г. до н. э., было обнаружено Селевком в Сузах и подарено новой колонии[699]. Это не исключает возможности, что местный городок – Рамита[700] или Мазабда[701], который предшествовал Лаодикее, – почитал богиню такого типа и что именно поэтому Селевк выбрал Лаодикею, дабы подарить ей почитаемого идола; или же вся история с этим изображением могла быть придумана позднее лаодикийцами, чтобы придать восточному культу почтенное аттическое происхождение.

Замечательный пример древнего культа, продолжавшего процветать при власти греков, мы видим в Бамбике-Гиерополе. Божеством его была Атаргатис, то есть Астарта, супруга Хатеха. Храм и ритуал подробно описаны Лукианом в особой работе «О сирийской богине». Согласно истории, которую рассказали ему жрецы, само здание было построено Стратоникой, царицей-супругой Селевка I и Антиоха I. История, которую о ней рассказывают, конечно, сказочна, и вполне возможно, что древнюю легенду случайно связали с ее именем, потому что оно похоже на имя Астарты. Выдающейся чертой культа Атаргатис была святость рыбы. Рядом с храмом был пруд со священной рыбой; у некоторых рыб плавники были украшены золотом. В определенные священные дни изображения богов относили к пруду[702]. Жрецы, конечно, были местными – сирийцами; была и большая группа посвященных храму евнухов.

Богиню того же типа, что и Артемида Эфесская (безусловно, это разновидность богини-матери), можно увидеть на монетах поздних Селевкидов; ее, несомненно, почитали там, где чеканили эту монету[703]. На других монетах той же эпохи мы видим бородатое божество в конической шапке, которое держит в руке колос зерна[704]. Долихенский Ваал в Киррестике не только продолжал почитаться греками, но его культ, как культ Зевса Долихенского, распространился за рубеж, став одним из элементов в «сборной солянке» восточных суеверий и культов – Сераписа, Исиды, Митры, – которые были так модны в Римской империи в поздние времена язычества. То же самое случилось и с другим сирийским богом, Ваалом Маркодом, «господином танца». В деревне Баэтокаэке был чудотворный алтарь местного бога (Зевса Баэтокаэкия), который получил от царя Антиоха в дар землю и привилегию убежища, как подробно говорится в его письме (его изготовленная в римские времена копия была найдена на этом месте)[705].

Трудно проследить за тем, как новое окружение действовало на греков и македонян в Сирии; трудно проследить и то, что стало с древней арамейской цивилизацией и образом жизни среди чуждых сил, которые теперь стали господствовать над ними. В деревне сохранился местный язык – это мы знаем[706]. В городах население было в основном – и возможно, в большинстве своем – арамейским[707]. Даже как официальный язык арамейский не совсем вымер, как показывает его использование позднее в Пальмире и среди набатеев. Все еще существовали кружки (видимо, в таких местах, как Эдесса), где продолжала развиваться арамейская литература. Древнейшие дошедшие до нас труды на сирийском (христианские) показывают язык в устоявшейся и развитой форме. Это не были первые попытки использовать новое средство выражения.

Но хотя арамейский язык и литература выжили, высшие классы смотрели на них свысока. От встречи с музами Греции они уклонялись с чувством собственной неполноценности. По всей селевкидской Сирии подобающим языком официальных документов, литературы и памятников был греческий. Сирийский юноша, который хотел считаться мудрым, уже не находил вкуса в мудрости отцов, когда он мог облачиться в эллинские одежды и говорить о Зеноне и Эпикуре в портиках новых городов. Мелеагр из Гадары, судя по всему, был местным жителем сирийского происхождения[708]. Даже там, где использовали старый местный язык, мысль, несомненно, была в основном греческой – как в диалоге «О судьбе», одной из древнейших дошедших до нас работ на сирийском; он был написан в начале III в. н. э. учеником еретика Вардесана и, возможно, продолжал дохристианскую традицию. На самом деле неудивительно, что эта литература погибла. Загнанная в языческие времена греческой литературой на задний план как варварская, в христианские времена она была уничтожена как языческая[709].

До сих пор мы не говорили о семитском народе, о котором мы знаем больше, нежели об арамеях, – о прибрежных финикийцах. Греки и финикийцы знали друг друга с доисторических времен. Финикийцы, как прибрежные народы Малой Азии, уже пережили некоторое эллинское влияние до Александра. Они также задолго до Александра испытали на себе чужеземное правление.

Но при разных хозяевах-чужаках – ассирийцах, вавилонянах, персах – финикийцы с незапамятных времен сохраняли свою национальность и местную независимость. В городах были свои конституции или же цари. История видит, как в противостоянии Александру, приходу власти, проникавшей дальше и менявшей больше, чем прежние монархии, национальный дух финикийцев в последний раз вспыхнул в своей первоначальной колыбели. Действительно, в Африке ему еще предстояло столкнуться с Римом не на жизнь, а на смерть. Однако осада Тира, которая задержала Александра примерно на восемь месяцев в 332 г. до н. э., оказалась последней из тех осад финикийских городов, которых так много помнит история, последней, где защитниками были сами местные жители, воодушевленные национальным или гражданским духом против чужеземного царя. Силы Сидона были окончательно подорваны за двадцать лет до того страшной местью, которую совершил над ним Артаксеркс Ох за мятеж; Тир был окончательно сломлен Александром. За некоторыми малыми исключениями, все его жители, кому не удалось бежать, были убиты или проданы в рабство. Некоторые из прежних жителей могли просочиться обратно в город; чужеземцы пришли на их место, чтобы заполнить пробелы. Тир снова стал великим торговым городом[710], но древний дух так и не вернулся, и древняя традиция была сломлена навеки.

В новом населении, возможно, эллинский элемент был очень значительным. В любом случае древние финикийские города теперь переживали ту же трансформацию в эллинские города, какую мы видели на примере арамейских городов. Однако финикийская традиция, как кажется, была не так полно подавлена новой культурой. Имеются не только финикийские надписи, сделанные отдельными гражданами при македонском владычестве, но и монеты Тира, Сидона, Арада, Лаодикеи-Берита и Марафа несут на себе финикийские легенды наряду