–И вы ему поверили?

–Нет. Совсем не поверил. Я сказал, что обращусь в полицию. Но тогда он дал мне имена той медсестры и сотрудницы службы опеки и настоял на том, чтобы я с ними поговорил. И понял, что ошибся.

–Медсестру звали Ребекка Абрахамссон?– вставляет Санна.

Вместо ответа он коротко кивает.

–Она была немного странная, немного печальная, что ли, но доброжелательная. Она спустилась в вестибюль больницы и побеседовала со мной в свой обеденный перерыв. Подтвердила все сказанное Кранцем. Успокоила меня.

Санна думает о словах Инес Будин, о том, что та впервые встретилась с Ребеккой четыре или пять лет назад. Через два года после происшествия в «Рассвете». Наверное, Бергман виделся с Ребеккой, когда она еще была здоровым и полностью нормальным человеком.

–А Ребекка Абрахамссон объяснила как-то, почему Кранц связался с ней? Почему именно с ней? Откуда они знали друг друга?

–Она знала супругов Рооз. Франк ведь пережил несчастный случай, ему довольно долгое время нужен был уход…

–То есть она была одной из его сиделок? И когда Кранцу понадобилось, чтобы кто-то приехал в лагерь, Франк порекомендовал Ребекку?

Священник кивает.

–А сотрудница службы опеки?

–Ее я тоже навещал. Никогда не забуду ту встречу. Ее фамилия была Будин. В отличие от Ребекки она была холодным и неприветливым человеком. Но знатоком своего дела. Она тоже была в лагере и беседовала с детьми. Они с Ребеккой откуда-то были знакомы. И она была уверена в том, что все случившееся всего лишь игра, которую можно в дальнейшем переработать. Мне было достаточно этих пояснений.

Санна на секунду закрывает глаза, она думает о детях, которых вынудили сидеть и беседовать с Инес Будин после всего, что с ними произошло. А еще о том, что Инес явно не рассказала им всего о своих взаимоотношениях с Ребеккой.

Она снова смотрит на снимок.

–Почему сейчас?– спрашивает она и взмахивает перед ним фотографией.

–Что вы хотите сказать?

–Вы молчали десять лет, а теперь пришли рассказать мне об этом. Почему?

Бергман поеживается.

–Вы же показали мне фотографию той картины. Я подумал, что если это и не поможет в расследовании убийств…

Он замолкает.

–Почему вы думаете, что происшествие в лагере имеет отношение к убийствам?

–А что, если имеет?– спрашивает он и меняет позу.

В его голосе слышится убежденность, которую Санне трудно понять. Она и сама знала, что убийства связаны со смертью Мии, им известно, что лагерь «Рассвет» иесть то звено, которое соединяет все жертвы. И все же что-то не сходится между рассказом Бергмана и его уверенностью в том, что эта информация может быть решающей. Настолько решающей, что он даже осмелился разыскать ее здесь.

Имитация смертной казни и кровавые игры с забоем скота внушают ужас. Они не заслуживают прощения. Но могли ли эти события сами по себе стать толчком к появлению серийного убийцы?

Рот Бергмана сжался в узкую линию.

Чего-то он недоговаривает, решает Санна.

–Что такое?

Краска снова заливает его шею.

–Есть еще что-то, так? Чего вы мне не рассказали?

Он выпрямляется на стуле.

–Я не знаю…

–Что?

–И это ведь случилось до того, как я стал частью прихода.

Кажется, что он вот-вот вспылит.

–Как я сказал вам ранее,– продолжает он,– Кранц уже не был священником, когда организовал лагерь.

–Да?

–Его отстранили.

–Отстранили? Почему?

–Одна девочка обвиняла его, но…

Санну охватывает неприязнь, а еще ощущение, что она должна была понять это.

–Обвиняла в чем?– спрашивает она.

–Я не знаком со всеми деталями, но…

–В сексуальных домогательствах?– Санна слышит себя будто со стороны.

Он слабо кивает.

–Обвиняла Кранца?

Он снова кивает. Рот у него приоткрыт.

–Из-за этого его и отстранили,– заканчивает он.

–И это все?

–Что вы имеете в виду?

–Никаких других последствий? Просто уволился? А показания девочки, никто их не проверял?

Он качает головой.

–И в полицию никто не заявлял?

Он снова качает головой.

–Почему?

–Насколько я понял, родители предпочли не подавать заявление.

–Просто замели все под ковер?

Священник молчит.

–Кто эта девочка?– Санна протягивает ему снимок.– Она здесь есть? Вы поэтому пришли?

Он отводит взгляд и отодвигает фотографию от себя.

–Мне назвали ее имя, но я никогда не видел ее. Лишь когда вы пришли и заговорили со мной о ней, я понял, что это она. Девочка, которая покончила с собой…

–Мия Аскар…– выговаривает Санна.

Он кивает.

–Сколько?

Лицо у него каменеет.

–Сколько это продолжалось? Вы что, не слышите?– произносит Санна.– Эти домогательства, это было один раз, два, больше?

Он трет виски.

–Я не помню, не знаю…

–Напрягите память.

–Мне кажется, это могло продолжаться несколько лет до самого моего приезда, в то же лето, когда устроили лагерь, но точно никто не знает… А через какое-то время об этом перестали говорить.

–Несколько лет?

Он сидит и молча растирает себе висок пальцами. Он будто воплощает собой то замалчивание, которое привело Мию к смерти, думает Санна.

–Она была ребенком. Неужели вы не понимаете?

Бергман судорожно сглатывает.

–Да, но ведь это могли быть просто ее фантазии, кошмары…

–Неужели?

Санна встает со своего места. Когда она вновь поворачивается к нему, священник сидит, зажав обе руки между ляжками.

–Я знаю,– тихо отвечает он.– Мне стыдно, когда я думаю, что не сделал большего… Во всяком случае, теперь вам все известно, и это может как-то помочь…

Его слабость вызывает отвращение, его слова, призванные выразить сожаление, как будто опутаны липкой паутиной.

Мия и мальчик, который пытался защитить ее в тот день, как же страшно им было, думает Санна. Но они хотя бы были вдвоем. Может быть, он был рядом и поддерживал ее или даже защищал, когда она рассказывала обо всех этих посягательствах? Теперь ее нет. А мальчик, что с ним случилось?