–Я пришел поговорить о детях,– обрывает он ее.

Она поднимает на него взгляд.

–Каких детях?

–Детях на той картине, которую вы мне показали.

–Вы сказали, что не знаете, кто там изображен,– напоминает она ему.

Взгляд Бергмана блуждает по стене.

–Так о чем вы хотели поговорить?

Из внутреннего кармана он извлекает бумажный пакет. Осторожно открывает его и достает оттуда фотографию. Потом все так же осторожно протягивает ей.

–Я просматривал пришедшую за неделю почту. Вот это лежало в конверте, письмо анонимное. Ни штемпеля, ни подписи, кто-то, видимо, пихнул его под дверь канцелярии. Как только я это увидел, сразу понял, что там изображено.

Фотография пострадала от сырости. Санна аккуратно подставляет ее под свет, стараясь не касаться изображения – тонкая фотобумага кажется такой непрочной. А потом она вглядывается в сам снимок.

Семеро детей стоят на постаменте из каменных плит. За их спинами выветренная от непогоды, оштукатуренная известняковая стена. Тонкая, но хорошо заметная трещина в штукатурке тянется по стене поверх их плеч. Маленькое окошко со стеклом в железном переплете тускло поблескивает над их головами. Мальчики все босые, в легких кальсонах, на некоторых надеты футболки или майки. На девочках купальники и резиновые сапоги. На всех детях, кроме одного мальчика постарше, который держит руку за спиной, маски животных. Собака, осел, коза, свинья, лиса и павлин.

Все дети измазаны толстым слоем темной грязи. Кровь. Мальчик без маски тоже весь в красной жиже, испачкано даже его лицо. У него темно-карие глаза, зрачки такие большие, что глаза кажутся почти черными.

Кое-кто из детей держит что-то в руках. Маленькие темные шарики, от которых вниз между детскими пальцами тянутся склизкие жилистые ниточки. У Санны к горлу подступает тошнота.

Это глазные яблоки. Видимо, глаза животных.

–Это было летом,– начинает Бергман.– Я только приступил к работе здесь и был в отъезде на одной конференции. Мой предшественник организовал летний выезд для детей. Он решил, что некоторым из них будет полезно изобразить семь смертных грехов. Ну, чтобы дать им представление о смысле жизни, о ее ценности. Но что-то пошло не так, как должно было. Совсем не так.

Борясь с тошнотой, Санна разглядывает снимок.

Бергман опускает глаза в пол.

–Порой Господь посылает нам бóльшие испытания, чем мы способны осмыслить,– тихо добавляет он.

У маленькой девочки в лисьей маске очень уставший вид. Как будто у нее ноги подгибаются. На руке у нее синяк. Рыжие волосы лежат на плечах. Купальник и сапоги все в пятнах крови.

–Мия Аскар,– произносит Санна.– Девочка в маске лисы. Это Мия Аскар…

Бергман поеживается.

–Так вот он, лагерь «Рассвет»,– бормочет Санна самой себе. Она встает, открывает дверь «Сааба» ироется одной рукой в бардачке.

Бергман смотрит на нее с удивлением.

–Вы уже знаете о нем?

Она кивает и осторожно убирает фотографию в пакет для вещдоков.

–Этот «Рассвет» всплыл в нашем расследовании, а лисью маску Мии я видела и до этого, но…

Она снова внимательно смотрит на фотографию. Девочка в маске павлина уставилась в камеру широко распахнутыми глазами. У мальчика в маске осла майка заляпана отпечатками рук, а на кальсонах заметно пятно мочи.

–Вы сказали, что за всем этим стояли ваши священники?

Бергман мотает головой.

–Предыдущий священник.

–У нас есть имя, Кранц…

По шее Бергмана разливается краска.

–Да,– подтверждает он,– Хольгер Кранц.

Снова это имя, оно задевает какую-то струну в ней и вызывает неприятное чувство. Санна пытается стряхнуть его, но оно прочно засело в ней.

–Я только хочу, чтобы вы понимали: ничто из этого не имеет никакого отношения к нашей церкви,– продолжает Бергман.– Кроме того, что он был священником в нашем приходе.

–Когда вы упомянули, что дети изображали семь смертных грехов, что вы имели в виду?– спрашивает Санна.– Они разыгрывали пьесу?

–В прошлый раз, когда вы навещали меня, вас интересовало символическое значение животных.

–Да. И вы все отрицали.

Бергман кивает.

–Но Хольгер Кранц был помешан на семи смертных грехах. Для него животные были способом говорить о них с детьми. Еще до лагеря он решил, кто из детей будет изображать какой грех.

–А маски?

–Их сделали на заказ, специально для него. Семь масок, они должны были изображать семь животных.

–На Мие была ее маска, когда она покончила с собой. В действительности она еще более омерзительная, чем на фото…

–Да… Но это, к сожалению, еще не все,– вздыхает Бергман.– Еще он заказал ружья.

–Тоже для пьесы?

–Не было никакой пьесы. Их выстроили в ряд напротив семерки детей постарше. У каждого из старших было ружье. И выбор был только один. Смерть зверю. Искоренить грехи.

Санна смотрит на него, не отрываясь.

–Инсценированный расстрел? В котором дети исполняют роли палачей?

Он кивает.

–Думаю, цель была суметь противостоять греху, даже если кажется, что без него твоя жизнь невозможна.

Санна стучит ногтем по глазным яблокам со свисающими канатиками в руках мальчиков на фото.

–А это тогда что?

–Кое-кто из детей не понял, что это понарошку, что ружья не заряжены. Девочка в маске лисы испугалась, она, похоже, чуть не потеряла сознание.

–Мия.

–Да. Некоторые из ребят стали над ней смеяться. Тогда один из мальчиков вышел вперед и защитил ее. По словам Кранца, они были очень близки, Мия и этот мальчик. Началась ужасная драка. Кранц ненавидел драки. В качестве наказания он поехал и купил каждому из детей по овце на соседской ферме. Он хотел, чтобы они поняли всю серьезность происходящего. Смертная казнь должна была состояться по-настоящему. Мия и тот мальчик пытались сбежать. Но их поймали. Потом детей заставили забить овец и измазаться их кровью. И съесть их глаза, чтобы никогда не…

–…никому не рассказывать, через что они прошли и что видели,– заключает Санна.

Бергман сидит перед ней, хорошо одетый, гладко выбритый.

–Вы, конечно, заявили о случившемся?

–Нет,– опустив голову, отвечает он.

–Но ведь это жестокое обращение с детьми…

Бергман смотрит в пол.

–Впервые я услышал об этом, когда вернулся тем летом с конференции. О случившемся ходило много сплетен, и я тотчас же связался с Кранцем, потому что понимал, что это имеет какое-то отношение к его лагерю. Он все мне рассказал, не признался только, кто именно из детей был в этом замешан, сказал, что все записи, вся документация, которая велась тем летом, пропала. Сказал лишь, что они все были с острова. Что он был знаком с их семьями. Единственное, что он еще рассказал: там в лагере работала медсестра, она и позаботилась о детях с каким-то своим знакомым из службы опеки. Да, он вообще-то попытался связаться с кем-то вроде консультанта, когда понял, что все пошло не так, как надо, и что дети получили психологическую травму. Но не нашел нужного специалиста и принял помощь от сотрудницы службы опеки, которая должна была провести с детьми беседу. Ведь им досталось, к тому же ребята, которые пытались сбежать, были ранены. Но медсестра и та женщина из службы опеки уверили его, что дети чувствуют себя хорошо и больше не о чем беспокоиться.