— Был итальянец. — Она усмехнулась. — Мы месяц были у озера Комо. И там был парень из Рима со своей семьёй в домике на холмах. Я ему понравилась, и его не пугал Ронан.

— Сколько тебе было?

— Девятнадцать. Он был на пару лет старше, на последнем курсе университета. — Ниам посмотрела на Кийо, увидела, что он терпеливо ждал, пока она продолжит. — Ронану нравились мужчины и женщины, которые уже состояли в отношениях. Так он не переживал, что они прилипнут. Он стал спать с мужчиной, у которого были жена и дети. Мы ссорились из-за этого. Но я боялась давить на него из-за чувства, что я в долгу перед ним.

— Всё запутано, — повторил Кийо.

Ниам медленно выдохнула.

— И он был с этим женатым мужчиной, а я ушла к Маттео. Думая, что Ронана не будет часами, я привела Маттео в номер — хотела узнать, — прошептала она, тело стало горячим от воспоминания, но не о прикосновениях Маттео, а о ласках Кийо. — Я хотела знать, как это. Я дала ему раздеть меня и коснуться…

— Мне не нужны детали.

Стараясь не радоваться из-за ревности, которую Кийо не смог скрыть, Ниам убрала улыбку.

— Без деталей. Он уже собирался обосноваться во мне, и Ронан ворвался в номер отеля. Они подрались, и нам с Ронаном пришлось уехать.

Меланхолия наполнила её от воспоминания. Она не хотела вспоминать брата таким.

— Он не давал тебе жить.

— Он удерживал меня на миссии, — возразила она.

Прохладные пальцы сжали её ладонь, и Ниам повернулась к Кийо. В его взгляде сострадание смешалось с недовольством.

— Он не давал тебе жить.

Ниам пожала плечами, губы дрожали от горя.

— Но он помогал мне выжить.

Кийо зажмурился, словно ощущал её боль, и вновь стиснул её ладонь.

— Жизнь — это не просто выживание. Ты напомнила мне об этом.

Эмоции пылали между ними, и надежда мерцала в глубинах сердца Ниам.

— Расскажи что-то хорошее о нём, — попросил Кийо, словно знал, что ей нужно уравновесить воспоминания.

Она поискала в памяти.

— Их очень много. Как он держал меня во время видений, хотя, чем старше и сильнее я становилась, тем сложнее ему было сдерживать меня. Порой я оставляла синяки, — вспомнила она, раскаиваясь. — Я приказывала не держать меня, но он говорил, что не мог видеть меня такой. Что ему нужно утешать меня. Думаю, по этому я больше всего скучаю. — Ниам старалась подавить горе. — И по его чувству юмора. У Ронана было опасное чувство юмора. Очень грубое, но мир сходил с ума, так что юмор ощущался свежим. Ронан веселил меня в самых неподходящих местах. Мы были в Ватикане пару лет назад, и ему было скучно на экскурсии, он стал раздражать. Он делал громкие комментарии о неуместной трате денег, еретиках и ужасном щегольстве деньгами, когда люди на улицах Рима попрошайничают ради еды. С ним можно было соглашаться или нет, но это стыдно, когда ты среди тысяч других людей, пытаешься делать вид, что не знаешь этого наглеца, — она рассмеялась, вспомнив его наплевательское отношение, и как она любила его за это. — Когда мы были в базилике Святого Петра, я оторвалась от него и стояла с толпой перед Пьетой. Видел? — Она повернула голову на подушке, чтобы спросить у него. Пьета была скульптурой девы Марии, сжимающей мёртвое тело Иисуса, созданной Микеланджело.

Кийо кивнул.

— Да.

— В ней есть что-то, да? Ты не обязан верить в Бога или Иисуса Христа, чтобы ощутить это.

— Понимаю, о чём ты.

— Я затерялась в том миге. Может, дело в католиках вокруг, рыдающих у статуи, или в печали, которую Микеланджело запечатлел на лице горюющей матери. Не знаю, в чём было дело за той стеклянной стеной… просто я ощущала глубокую духовную печаль. — Ниам тяжко вздохнула. — А потом брат появился и произнёс самую ужасную и грубую шутку, и как можно громче. — Ниам задрожала от смеха. — Было даже не смешно, но миг был так ужасно испорчен, что я засмеялась. Было ужасно. Я не могла остановиться, и, чем больше смеялась, тем больше он смеялся, и тем сильнее я ощущала вину. — Кийо усмехнулся, она посмотрела на него сквозь ладони, скрывающие лицо. Её щеки всё ещё пылали от вспомнившегося мига. — О, это было пугающе и восхитительно. Я думала, что туристы и стража порвут нас. Он был ужасен, — тепло сказала она. — Он всё делал светлее, потому что для меня всё было тяжёлым. Я не понимала, как много он делал, пока не лишилась его. — Ниам повернулась на бок, ладони прижимались к щекам. Грудь Кийо слабо вздымалась и опадала, он смотрел в её глаза. — Я словно лишилась части себя, которую никогда не верну. Словно во мне всегда будет пустота, потому что его нет. Со смертью мамы было иначе. Другое одиночество. Я любила её, но мы не были близки. Я знаю, звучит странно, но мы не были связаны так, как она с Ронаном. Ты был близок со своей мамой… ты ощущал такое, когда она умерла? Эту пустоту?

— Да, — ответил он без колебаний, голос был хриплым. — Мы с ней всегда были вдвоём против мира. Она не винила меня за это. Всегда говорила, что ни за что не изменила бы произошедшее, ведь получила меня. Моя мама любила мечтать. — Он мягко улыбнулся. — Она верила в магию и романтику, даже когда мой отец бросил её. Несмотря на его предательство и то, как все остальные относились к нам, она видела добро в людях. В ней была невинность. Свет. Я вижу такое же в тебе. — Эмоции сдавили горло Ниам. — Она говорила мне, что я был особенным, что я сделаю что-то особенной в жизни. Это были не просто слова — она мечтала о великом для меня. Её веры почти хватало, чтобы я ощущал себя частью мира. Почти. — Он тяжко вздохнул, повернулся и уставился на потолок. — Я злился на неё, когда она убила себя. Не понимал, как она могла бросить меня одного. Когда я стал старше, осознал, что случившееся с ней, убило её. Те мужчины забрали её мечты, толкнули насильно во тьму. Я перестал злиться и стал ощущать вину. Я думал, что, если бы поговорил с ней… напомнил, кем она была, попытался вернуть её к свету… — Кийо повернулся к Ниам, чьи глаза наполнились слезами в ответ на те, что она видела у него. — Но не смог. А за тебя я буду биться до последнего вдоха. Астра тебя не