Сплетаться пальцами и умирать от счастья. Целовать любимые губы и прижиматься телом – молодым и горячим, неистовым и неутомимым.

Они много занимались, танцевали, спорили до хрипоты, подбирая движения. Меняли концепцию танца, тиранили Валеру и отмахивались от вездесущей Лизы.

Казалось, сил хватит лишь на душ и спать. Но, соприкасаясь, они вспыхивали, срывали одежду, любили друг друга языком тел и почти не говорили о любви вслух. Словно боялись вспугнуть. То там, то здесь рвался тонкий тюль их недомолвок – в прорехи естественно, как само собой разумеющееся, лезли слова, слетали с губ тихими признаниями, но и Альда, и Макс делали вид, что не поняли, не услышали, пропустили мимо ушей.

Не хотели сглазить, спугнуть, помешать эмоциям развиваться, отращивать крылья, но сердца знали – их не обманешь.

«Завтра» – давал он себе слово, и снова не трусил, но побаивался разрушить то, что между ними сложилось. Слишком ярко, до нехватки дыхания.

Он будил её поцелуями по утрам. Зацеловывал до беспамятства. Тонул в ощущениях и не мог, не хотел насыщаться.

Он входил в неё бережно, растягивая удовольствие. Обожал её стоны, гордился каждым её оргазмом. Он учил её любить себя. И радовался, как сумасшедший, когда Альда однажды перестала страдать и сама подставила для поцелуя ногу со шрамом-змеёй. Это была его личная маленькая победа.

Альда оттаивала, сбрасывала старую кожу, как ящерица, вылетала из кокона бабочкой, преображалась. Счастливые глаза. Чистый смех. Открытая. Счастливая. Его.

Макс уже и не вспоминал замкнутую холодную девчонку, что пришла к нему однажды. Но с другими она держала дистанцию. Не раскрывалась – вежливо-холодная, недоступная, гордая. И этот дикий, невероятный контраст будоражил, заводил безумно: с ним она особенная.

– О чём думаешь? – почти невесомо проводит она пальцами по его волосам, и Макс закрывает глаза, отдаваясь этой очень скромной ласке.

– О нас, – он почти не лжёт, потому что Альда и он для него – знак равенства.

– Да? – тонкие руки обнимают его за плечи. Спиной он остро чувствует Альдину грудь. По телу невольно прокатывается дрожь. Хочется сжать Альду в объятиях, но Макс терпит. Иногда есть границы, за которые ему претит переступать.

Макс кивает. Получает поцелуй в макушку, а затем Альда растворяется в пространстве. Краем глаза он видит, как она устраивается на диване, поджимает по-турецки ноги, кладёт на колени локти и слегка раскачивается, думая о чём-то.

– Не поворачивайся, Макс, – просит Альда, и он подчиняется напряжению в её голосе.

Сразу портится настроение: Макс понимает, что она хочет сказать нечто неприятное. Вместе с этим появляется желание вскочить и запечатать её прекрасные губы ладонью. Пусть грубо, но верно, чтобы тяжёлые слова не упали камнями, не поранили ни его, ни её.

– Помнишь, ты однажды просил рассказать… Не знаю, почему сегодня. Может, готова.

Поначалу он плохо соображает, о чём речь – так не хочется портить вечер. А потом на него накатывает.

Это как испарина, липкий пот, когда становится плохо. Он не может сказать «нет», отсрочить неизбежное. Потому что нужно проговорить вслух самое болезненное. Сам предлагал сделать это однажды, но тогда Альда пошла на попятный.

Макс дёрнулся, желая спрятать Альду от самой себя. Укрыть, уберечь, разделить боль.

– Пожалуйста, не оборачивайся, – та же просьба – тихая, но решительная. – Так мне будет легче. Да и рассказ короткий.

Макс слышит её дыхание. Голос спокойный. Альда говорит короткими фразами, словно фильм пересказывает. Это похоже на взгляд со стороны, но он знает, какого труда стоит ей держать дистанцию, не поддаваться эмоциям, что могут затянуть на самое тёмное дно ужаса, что остался далеко позади, но способен вынырнуть и мучить, если только покажешь свою слабость.

– Это была богемная вечеринка. Я не хотела идти. А Коля настаивал. Говорил, нужно общаться. На самом деле – это возможность засветиться. Там нужные люди. Сейчас я понимаю. Он… всегда стремился иметь подушку безопасности. На всякий случай.

Я плохо себя чувствовала. Простуда. Но на начало вечера не понимала, что больна настолько. Мы поехали на моей машине. Под вечер мне стало совсем плохо. Температура поднялась высокая, наверное. Я могла уехать на такси. Могла забрать с собой Колю. Но он не хотел – всё только начиналось. Тогда я упросила увезти меня.

Он отнекивался. Мне бы не настаивать. Не знаю, что на меня нашло. Я же не знала, что он… не совсем адекватный уже. Лёгкие наркотики. А может, не в них дело. Просто так сложилось. Мы попали в аварию. Ему ничего, а я… на грани жизни и смерти. Высокая температура и сломанные кости. Разрывы тканей и очень долгое беспамятство.

Если бы не Коля, я бы не выжила, наверное. Он всё сделал правильно тогда. Я выходила долго и трудно. Поначалу говорили: ходить не буду. Позже прогнозы стали более оптимистичными. Меня оперировали за границей – у отца связи, деньги.

Но физическая боль не самое страшное. Хуже всего оказалось осознание, что я больше никто. Тело в коляске. Непонятная клякса в пространстве. Маленький покорёженный винтик, которому нет места в механизме жизни. Так я думала и ощущала тогда. Проваливалась во тьму. Разум не справлялся.

– Альда… – голос её дал трещину, осёкся, перестал быть нарочито бесстрастным, и Максу лишь силой воли удалось не кинуться к ней, чтобы спрятать в своих объятиях.

– Всё в порядке. Не надо. Не жалей меня. Я справилась. Ты же знаешь. Нашла силы. Не без помощи. Я… всегда стремилась быть самостоятельной. И в тот период, зависимый и сложный, именно это помогло выкарабкаться. Не упасть грузом на плечи родителей или Коли. Хотя он, наверное, не смог бы. Да и это к лучшему, что я не узнала его с плохой стороны. Он помогал, как мог. Как это говорят, не бросил. По личным причинам, конечно же, а не от большой любви. Как оказалось, я не очень-то была ему нужна. Не виню, не осуждаю, отпустила. Потому что у меня есть ты.

Он всё же не выдержал. Сорвался, кинулся, обнял, прижал к себе. Усадил на колени. Альда прижалась доверчиво. Пальцы её привычно пробежались по скулам, словно узнавая. Будто за эти несколько минут он мог измениться. Но ничего не поменялось. Наоборот. Она стала ближе и роднее. Доверилась полностью, раскрылась до конца.

– Я жалею иногда, что не мог быть рядом, – шепчет в белокурые волосы, касается поцелуями лба и щёк, нежных век с трепещущими ресницами, что щекочут губы. – Но не знаю, не прошёл бы я мимо тебя. Заметил ли, почувствовал бы?

– Сейчас это не важно, Макс, – вздыхает, оплетая руками шею. И от этого становится хорошо. – Теперь ты, – просит еле слышно. Но ему не страшно рассказывать. У Макса даже боли не осталось – так он полон тем, что происходит здесь и сейчас.

– У меня история чуть длиннее, – собирается он с духом. – Я… должен рассказать всё, чтобы ничего не осталось за плечами. Дай слово, что дослушаешь.