внезапной смерти новорожденных в одной семье статистически независимы, и тем самым пренебрег другими факторами, скажем, возможностью, что у тех или иных семей есть некоторые биологические особенности (например, гипотетический «ген внезапной смерти новорожденных», из-за которого дети попадают в группу риска по генетическим причинам), а также жизненные обстоятельства, которые могут повысить вероятность такого исхода. Нашлись математики, которые даже подсчитали, что, если учесть все эти факторы, шансы, что смерть не была убийством, превышают два к одному, и тем самым показали, что Салли Кларк невиновна. К вящему ужасу многих общественных деятелей, в том числе специалистов по статистике, а также юристов, пересмотр дела в апелляционном суде в 2000 году не позволил снять с Салли Кларк обвинение в убийстве. Однако вскоре после этого юрист, который инициировал кампанию в защиту Салли Кларк, получил новые показания другого свидетеля-эксперта по первоначальному делу, патологоанатома, который тогда не предоставил защите некоторые данные медицинских исследований. Получалось, что второй ребенок умер от бактериальной инфекции, а не от удушения, как утверждала сторона обвинения. Подали вторую апелляцию, и Салли Кларк была оправдана. По трагическому стечению обстоятельств она умерла в марте 2007 года от случайного отравления алкоголем. Наверное, она так и не оправилась после психологической травмы – смерти двоих маленьких детей, после которой ее еще и несправедливо обвинили в убийстве и посадили в тюрьму, что привело к разлуке с третьим младенцем. Последствия этого процесса просочились и в архив предыдущих дел профессора Мидоу, которые пришлось пересмотреть, и, в частности, были оправданы по апелляции многие другие матери, которых ранее осудили за убийство маленьких детей. В итоге профессор Мидоу был практически отстранен от судебной работы, и генеральный медицинский совет (беспристрастное общественное объединение, которое контролирует всех врачей в Великобритании) провел расследование по делу о должностном преступлении. Все еще сильнее осложнилось, когда генеральный медицинский совет первоначально признал профессора Мидоу виновным, но тот подал апелляцию в Верховный суд в 2006 году, и там приняли решение в его пользу. Генеральный медицинский совет обратился в апелляционный суд – но в октябре 2006 года тот подтвердил, что Мидоу невиновен в этих преступлениях. Неудивительно, что все это необратимо погубило репутацию профессора, и он так и не смог смыть с себя вонь чудовищных последствий своей профессиональной самоуверенности. Когда я впервые услышал эту историю, при мысли о настрадавшейся Салли Кларк, которая три года провела в тюрьме, мне стало больно. Через 10 с лишним лет я сделал видеоролик о ней и вывесил на YouTube – в назидание и в предостережение зрителям. На сегодня этот эпизод остается одним из самых популярных на моем канале.

Хотя большинство медико-юридических отчетов, которые попадают ко мне в руки, составлены добросовестно или по крайней мере приемлемо, иногда я все же вижу такие, которые прямо-таки позорят нашу профессию – их явно составляют липовые эксперты. И пусть такое случается редко, но, как показывает случай профессора Мидоу, последствия могут быть катастрофическими – невиновный попадет в тюрьму, а это, пожалуй, то же самое, что преступник, который избежит наказания за убийство (с точностью до наоборот).

Другая моя любимая мозоль, на которую наступают с пугающей частотой, – это психиатры, которые, вместо того чтобы собрать и суммировать информацию, которая поможет суду принять верное решение, буквально копипастят огромные куски чужих отчетов в свои. Получившиеся документы читаются скорее как очень скучные бессвязные биографии, нежели как заключения психиатра, которыми можно пользоваться. Другая распространенная ошибка – перегружать текст психиатрическим жаргоном без пояснений для непосвященных. Эти отчеты непонятны сотрудникам суда, не имеющим медицинского образования, – а тогда зачем было вообще нанимать эксперта? Как-то раз я даже видел, как пригласили второго эксперта, чтобы он растолковал выводы первого. Это колоссальная трата времени и денег. Мне кажется, это так же нелепо, как платить второму переводчику, чтобы он перевел первого.

Глава двадцать вторая. Психоболтология

У меня есть одна черта, которая позволяет мне добиться больших успехов в своей области: я умею отделять преступника от преступления. Неважно, что человек совершил – убил родственника, изувечил незнакомца или даже изнасиловал ребенка. Каким бы ужасным ни было его преступление, я считаю, что оно никак не связано с тем, в какой психиатрической помощи человек нуждается. Мало того что я не понимаю, откуда у меня взялся такой талант (если эмоциональную отстраненность можно считать талантом), я даже не знал, что он у меня есть, пока другие не сказали. Моя жена была просто огорошена тем, что я мог совершенно хладнокровно уплетать кукурузные хлопья, когда мы с ней смотрели, как Гора выдавливает большими пальцами глаза Красному Змею (это я про «Игру Престолов», кстати). Моих друзей тревожит, что я могу вести себя словно доктор Спок и здраво и бесстрастно рассуждать о пациентке, которую только что обследовал, хотя это мать, утопившая своего ребенка. Мне потребовалось увидеть несколько перекошенных от изумления лиц окружающих, чтобы заподозрить, что я… скажем, внутренне несколько отличаюсь от них. Я сам понимаю, какой за этим стоит парадокс, поскольку иногда такие черты становятся основой для диагнозов, которые я ставлю своим подсудимым. Черствость и безразличие – признаки антисоциального расстройства личности. Неумение чувствовать чужую боль – один из симптомов психопатии. Некоторая недостаточность эмпатии характерна при расстройствах аутистического спектра. Я не утверждаю, что я – антисоциальный психопат с РАС, но, скажем так, кое-какие характерные черты у меня, пожалуй, есть.

Такая эмоциональная инертность помогает мне сохранять объективность при обследованиях и хладнокровие в тех редких случаях, когда мне угрожают. Сами подсудимые никогда не вызывали у меня физического страха, но был один случай, когда обследование заставило меня основательнее задуматься, насколько мне способны навредить и сам обиженный пациент, и даже его отец.

Ближе к концу 2019 года, пасмурным зимним днем в среду я ехал на встречу с мистером Ральфом Рейли в офисе его солиситора. Уже темнело, когда солиситор позвонил мне сообщить, что клиенты приехали на час раньше, и предупредить, что они «те еще фрукты». Мне это показалось несколько странным.

– Не беспокойтесь, у меня богатый опыт работы со сложными подсудимыми, – ответил я.

– Вот и хорошо. Он вам понадобится. – Солиситор хохотнул.

– Кстати, – поспешил я уточнить, – а почему вы говорите во множественном числе?

Он дал отбой.

Вообще-то мне стоило услышать тревожные звоночки, еще когда я утром изучал материалы дела. Ральфу было едва за 40 – мой ровесник, – но он был холостяк и жил с отцом. Его мать, как сообщалось, покончила с собой, когда ему было года два. За три года до нашей встречи он лечился от какого-то заболевания носовой