– Разбирайте каждый свои тряпки, – сказал он. – Парни переодеваются снаружи, девушки внутри. И вот еще что: планы поменялись. Мы сейчас едем домой. Ночью на деревню совершено нападение. Пострадал знакомый нам всем камрад Алладин, председатель местной ячейки ФАТХа: сильно избит, с элементами сексуального надругательства над телом. Камрад Алладин жив, но в тяжелом состоянии и сейчас находится по дороге в больницу в Рамалле. В преступлении подозревают еврейских поселенцев – наверняка это их ответ на нашу вчерашнюю мирную демонстрацию. Из Рамаллы едет полиция. Как вы понимаете, жителям деревни сейчас не до нас. В общем, одеваемся и садимся в автобус.

Зомби с признаками мужского пола похватали свои шорты-футболки и вышли. Зомби с признаками женского поспешно оделись и тоже испарились. В углу сарая остались лишь мы втроем: я и американки. Прошло минут пять, прежде чем Рэйчел решилась тронуть Миру за плечо. Та дернулась, как от ожога, но глаз не открыла.

– Мира, надо идти, – убежденно кивая, проговорила охотница на бульдозеры. – Вот твоя одежда. Вставай. Ты должна. Что с тобой такое?

– Что с ней такое? – переспросила я. – Тебе непонятно? После того, что случилось…

Рэйчел оборвала меня резким жестом. Она даже перестала кивать.

– Ничего не случилось! Вы слышите? – она повторила, делая упор на каждый слог: – Ни-че-го не слу-чи-лось! Мира! Вставай! Really? Ты помнишь, зачем мы сюда приехали? Это борьба! Борьба не обходится без жертв. В кого-то стреляют, кого-то давят бульдозерами, кого-то… – Рэйчел проглотила неприятное слово. – Кто-то жертвует чем-то другим. Вставай! Ну!

Мира отпустила коленки и села на своем матрасе. В ее глазах клубилась молочная пустота, движения были неточны и слабы, но она вроде бы действительно вознамерилась следовать указаниям подруги.

– Умница, молодец, – одобрила Рэйчел. – Теперь одевайся. Вот так. Сейчас мы выйдем, сядем в автобус и вернемся в город. Потому что не случилось ничего особенного, кроме возмутительного сексуал харрасмент. Но с этим мы непременно обратимся в полицию. Такие вещи нельзя спускать.

– Ну наконец-то! – выдохнула я. – А то мне в какой-то момент показалось, что ты решила сделать вид, будто ничего не произошло…

Выщипанные брови Рэйчел угрожающе поднялись и нависли надо мной, как стальной нож бульдозера.

– Я? Решила сделать вид? Really? Ты совсем не знаешь меня, Басшиба. Сексуал харрасмент нельзя прощать никому! Мы обязательно подадим жалобу на этого альтернативного интеллектуала. Только напомни, как его зовут… – Кэрпоцкин?

Она произнесла фамилию раздельно, на китайский манер: Кэр-Поц-Кин. Но онемела я, конечно, не от этого. Прошедшей ночью Мира подверглась жесточайшему изнасилованию. Если бы я не вмешалась, ее истязали бы всем шабабом еще несколько часов, что вполне могло закончиться увечьем, а то и смертью. Обо всем этом Рэйчел предпочитала забыть, но в то же время твердо намеревалась пожаловаться на дебила Карподкина, все преступление которого состояло в нескольких нескромных взглядах на Мирину грудь! Уму непостижимо! Самое же странное заключалось в том, что Мира не возражала, а молчаливо признавала правоту подруги. Really?!

Уже сидя в автобусе, я сообразила, в чем дело. Все эти типы, начиная от Лотты Вотерс, Кэндис Дорсет и Крейзи-канты Сатанаилло и кончая Карподкиным, Мени и безумными Рэйчел обеих поколений, жили в каком-то особом, вымышленном, нереальном мире – возможно, именно поэтому они так часто повторяли это свое «Keally». Они, не сговариваясь, вели себя так, будто настоящей реальности не существует. Будто стоит лишь пожелать, чтобы звери стали свободными, вулканы – мирными, люди – счастливыми, туалеты – освобожденными, а Карподкины – вежливыми, и это тут же произойдет само собой. А если не произойдет, то следует приблизить желанное будущее посредством еще одного конгресса, еще одной жалобы в полицию, еще одной клеветы, еще одного поджога, еще одного убийства…

И когда что-нибудь пойдет не так – скажем, туалеты откажутся освобождаться от писсуаров или подонок-союзник потащит насиловать твою подругу, сестру или дочь, – то всегда можно сказать «этого не было», ведь настоящей реальности не существует, а в вымышленной нет и не может быть ни писсуаров, ни насильников, ни вулканов, ни твоих собственных угрызений совести за совершенное тобою преступление или предательство.

Однако, что касается Миры, то, возможно, как раз такой подход поможет ей легче пережить случившееся. Больше всего ей хочется сейчас забыть о реальности, хочется не быть, хочется превратиться в нечто такое, чего нет. А зомби – это именно те, кого нет. Они есть, но их нет – самое то, что нужно бедной изнасилованной девочке, чтобы оклематься. Значит, и мне не следует спорить с Рэйчел – в данном случае она права. Я покосилась вправо – на двух подруг, которые сидели через проход, отвернувшись к окну.

Вряд ли их широко открытые, подернутые молочной дымкой глаза фиксировали при этом хоть что-либо, принадлежащее чужой неприветливой реальности: серо-зеленые холмы, красные крыши поселений, минареты деревень, знакомый блокпост, через который мы пронеслись, не останавливаясь, въезд на скоростную автостраду, пригороды Большого Тель-Авива. Что ж, так тому и быть. Как сказала Рэйчел, не случилось ничего особенного. Отдохнут денек-другой в гостиничном номере, просмотрят отснятый материал, перешлют домой, получат ответные похвалы и к концу недели будут как новенькие. Really.

Американки сошли первыми; Мени отпустил автобус у дверей бара «Red&Black» и попросил меня зайти, выпить по кружке. Мы уселись на почетном месте в углу зала – гигантский шаг вперед, если учесть, что прежде я довольствовалась одиноким табуретом у стойки. Мени выглядел смущенным. Он отсчитал десять банкнот по двести шекелей, помялся и добавил еще пять.

– Будем считать это чем-то между сутками и двумя, хотя ты и работала всего двадцать четыре часа плюс три с небольшим.

Я отрицательно покачала головой:

– Не крути мне мозги, Мени. Ты сейчас добавишь еще штуку. Часть суток – как целые сутки. И не вздумай возражать, в Джей-Эф-Кей таких вещей не прощают.

Криво улыбнувшись, он добавил еще тысячу.

– Хорошо иметь дело с разумным человеком, – заметила я, пряча деньги в карман. – Это все, что ты хотел?

Мени вздохнул.

– Я хочу, чтоб ты знала: у нас жесткая система приоритетов, – сказал он. – Иногда приходится выбирать. Приходится закрывать глаза. Делать вид, что спишь.

Я наклонилась над столом, чтобы быть поближе к его подлой очкастой морде.

– Ты мерзкая сволочь, Мени, сволочь и трус. И все твои дружки тоже мерзкие сволочи. Если бы не я, ее бы затрахали до смерти. Этот гад уже звонил, приглашал дружков. Закрывать глаза? На это вы закрываете глаза, будьте вы прокляты?

Он отвел взгляд.

– Ты многого не знаешь, Батшева. Алладин то еще животное, но без его разрешения мы не смогли бы провести там ни одной демонстрации. В этих деревнях все зависит от местных сильных людей. Алладин был таким человеком. Как я уже говорил, приходится выбирать. Либо борьба с оккупацией, либо защита девушек.