Одной из причин успешности такого процесса в Южной Африке было наличие очевидного победителя в борьбе с апартеидом. Смута же, напротив, окончилась тупиком. Соглашение в Великую пятницу стало договором о «разделении власти». При этом создавалось ощущение, что ни одна сторона не наслаждается триумфом. Так, некоторые косметические изменения: Корпус королевских констеблей преобразовали в Полицейскую службу северной Ирландии; структурная дискриминация, против которой более всего протестовали борцы за гражданские права, в основных чертах своих ушла в прошлое. Северная Ирландия всегда была склонна к театру исторических поминок и величественных празднований. Но не существовало никаких формальных правил относительно того, как быть с периодом Смуты, даже просто – как понимать его.

Смутное ощущение того, что ничто не решено, было лишь усилено нежеланием Джерри Адамса признать свое прошлое членство в ИРА. Если люди в Северной Ирландии задавались вопросом, безопасно ли это – пойти и открыто рассказать о своей роли в конфликте, – то отказ Адамса явно говорил, что нет, конечно, небезопасно. «О земля паролей, рукопожатий, подмигиваний и кивков», – писал Шеймус Хини в поэме о Смуте, которую он назвал «Что бы ты ни говорил, ничего не говори». Даже те люди, которые с большим энтузиазмом восприняли новую реальность, продолжали молчать о загадках прошлого.

В 2001 году Мартин МакГиннесс нарушил кодекс молчания ИРА, когда признал, что был членом Провос и в начале 1970-х являлся заместителем командира в Дерри. Но МакГиннесс сделал это в рамках расследования событий Кровавого воскресенья, то есть в такой ситуации, когда он получил иммунитет от преследования. Как политическая партия, Шинн Фейн находилась на взлете и была сильнее, чем когда-либо. ИРА как бы уступила мирному процессу и дошла до согласия разоружиться. Но и тогда было понятно, что, играя важную роль в ирландской жизни в течение такого долгого времени, военизированные формирования вряд ли просто так исчезнут из нее. Однажды летом 1995 года Адамс произносил речь в Белфасте. В своем отглаженном легком костюме он походил на политика, следующего подготовленным записям. Но во время паузы, когда он смотрел в блокнот, кто-то в толпе крикнул: «Вернем ИРА!»

Аудитория ответила бодрыми возгласами, Адамс хохотнул и улыбнулся. Он наклонился к микрофону и сказал: «А она никуда и не уходила, вы же знаете».

* * *

У небольшой группы тех, кто знал о Белфастском проекте, полумрак молчания и косвенных намеков, все еще висевших над Северной Ирландией, только стимулировал желание действовать быстрее и создать пространство, в котором люди могли бы откровенно говорить о том, что знают. Профессор Бостонского колледжа Том Хэчи, специалист по изучению Ирландии (его тоже привлекли к проекту), говорил, что целью архива было не традиционное собрание научных текстов, а попытка сформировать материал, который стал бы предметом размышлений для будущих поколений; своего рода «феноменологией межконфессиональных столкновений».

Однако для решения столь серьезной задачи нужно было прежде всего создать условия абсолютной секретности. Люди, которые согласятся рассказать свои истории, должны получить гарантии, что их свидетельства не будут рассекречены без их согласия или до тех пор, пока они не умрут. Дело было не просто в том, что полученные свидетельства останутся, что называется, под сукном, а в том, чтобы не разглашать само существование проекта. Ведь участники будут описывать преступления, к которым они сами имели отношение. Если власти получат информацию о существовании таких признаний, то, скорее всего, попытаются арестовать этих людей. Эд Молони считал, что в этом отношении Бостонский колледж является весьма привлекательным хранилищем для устных исторических документов: будучи расположенным на другом берегу Атлантического океана, он обеспечивает удаление – как чисто физическое, так и в отношении законодательства – от полиции Британии и Ирландии. Соединенные Штаты – нейтральная территория. Даже если власти каким-то образом узнают о существовании проекта, то Первая поправка к Конституции и связи Бостонского колледжа пресекут любые попытки заполучить эти интервью.

Весной 2001 года Мэкерс приступил к работе. У него было много друзей в республиканских кругах. Но и в этом случае следовало проявлять осторожность. Являясь нелегальной структурой, ИРА была крайне чувствительна к слухам. По правде, нельзя сказать, что никто ни о чем не говорил. Все говорили обо всем. Просто они были склонны обсуждать такие дела между собой. Исполнителя какого-либо известного преступления хорошо знали в Белфасте, но попробуй хоть слово сказать об этом чужаку – журналисту или британцу, – и все: ты стукач. Интервьюеры из Бостонского колледжа были чужаками, какие бы гарантии они ни предоставляли. Если пройдет слух, что бывший боец говорил с кем-то и это записали на пленку, то такого человека убьют.

Мэкерз тоже был чужаком, но в другом, не менее важном, отношении. Как и многие солдаты пехоты из Провос, он после Соглашения Великой пятницы окончательно потерял иллюзии. Патрик Пирс когда-то писал, что «человек, который во имя Ирландии принимает в качестве «окончательного решения» что-то, хоть на йоту меньшее, чем отделение от Англии, так же безмерно виновен в предательстве, как и тот, кто совершил преступление против ирландского народа… Такому лучше было бы не рождаться на свет». Такая непримиримость сформировала сущность республиканской мифологии: убеждение в том, что любое признание пошаговых изменений является дорогой к предательству. С точки зрения Мэкерза, Шинн Фейн, принимая сценарий, предполагающий дальнейшее доминирование Британии над Ирландией, удовольствовалась слишком малым. Мэкерз считал, что Адамс продался, отказавшись от вооруженной борьбы.

Руководство Шинн Фейн хорошо понимало силу такого мнения и начало ответную борьбу с критиками вроде Мэкерза, называя их республиканцами-«диссидентами» и «противниками мирного процесса». ИРА всегда отличалась внутренней дисциплиной, и новая политическая партия Шинн Фейн, отпочковавшаяся от нее, придерживалась определенной линии в отношении рассказов о беспорядках и мирном процессе. Похоже, ни один чиновник Шинн Фейн никогда не нарушал этого правила. Именно так партия сохраняла, как сказал один ученый, «монополию на воспоминания о республиканской вооруженной борьбе».

Приобретенный Мэкерзом статус критика Шинн Фейн на практике означал, что ни Джерри Адамс, ни кто-либо другой, связанный с ним, не согласится сесть у микрофона и записать устную историю. В действительности Мэкерз не хотел даже и просить их, потому что если бы руководство узнало хоть что-то о существовании проекта, оно наверняка бы поспособствовало его краху, объявив, что любой, кто станет участвовать в нем, будет наказан.

Итак, в течение следующих нескольких лет Мэкерз разыскивал республиканцев, которые по тем или иным причинам больше не входили в близкий круг Адамса. Делая это, он прилагал все усилия, чтобы не обнаружить себя. Он использовал зашифрованные электронные сообщения для общения с Молони и старался минимизировать количество документов, связанных с проектом. Он носил цифровое устройство для записи мини-дисков в рюкзаке и, колеся по Белфасту и другим местам, проводил интервью. Он по многу раз встречался с одними и теми же людьми, проводя десять и более часов с каждым, причем за несколько сеансов. Когда интервью с каким-либо человеком было закончено, Мэкерз печатал его с помощью доверенной машинистки. Затем он отправлял по почте запись и распечатку в Бостонский колледж, где Боб О’Нейлл помещал документацию на хранение в самую секретную часть Библиотеки Бернса – в Хранилище. О’Нейлл был экспертом по «секретным архивам». Он даже опубликовал книгу на эту тему. «Чтобы быть ответственными хранителями сокровищ, которые им доверили, все библиотекари и архивариусы должны особенно внимательно относиться к безопасности», – утверждал он.