секли батогами. И секли холопы нещадно, а я ревел дурным голосом не столь от боли нестерпимой, сколь от обиды. Сама знаешь, матушка твоя княгиня Анна Кирилловна, царство ей небесное, никогда таким образом своих слуг не наказывала. И такая лютость во мне открылась, что, едва оклемавшись от порки, вознамерился, было, пустить княгине Просковье «красного петуха» под крышу. Да Господь устами матушки Марфы отговорил от страшного греха. Должно, из опасения мести моей и порешила княгиня Просковья отослать меня в дальнюю ее деревню, а как вошел я в возраст, то и отдали меня по ее воле в солдаты, чтоб иным дворовым неповадно было дерзить ей. Так и вышло по ее решению. Вот уже третий год в мундире и при оружии. И знаешь, княжна Луша, не жалею. Оно, конечно, и царская служба – не сплошное пиршество, да теперь многое зависит от меня самого. Командиры меня не бьют, видя мое радение и прилежание в службе. Бог даст, в отставку капралом выйду… Я, скажу тебе по секрету, в вашем имении у священника грамоту учил. Уже малость читать и писать обучен, и счет аж до конца первой сотни знаю беспромашно!

– Ты молодец, Филиппок. А тебе доводилось воевать с казаками? Ну, с теми, кто пристал к Степану… – княжна едва не добавила отчество «Тимофеевичу», но вовремя остановилась. – К Степану Разину?

– Под Пензой, как сюда, к князю Борятинскому ехал, скопом на меня пытались навалиться крестьяне какого-то тамошнего дворянина, но я отстрелялся из ружья и пистолей, да мой конь вынес, не угнались разбойники. – Филипп поведал этот случай не без гордости, словно хотел показать княжне Лукерье, что он уже далеко не тот подросток, каким она его знала в имении родителей.

– А назавтра тебе надо будет идти на сечу? Ведь ты прислан к князю Борятинскому как гонец из Москвы? – допытывалась княжна Лукерья – ей не хотелось, чтобы друг детства схлестнулся в сабельной сече с Михасем или Ромашкой. Зная их силу и навык, княжна заранее жалела Филиппа.

– Думаю, князь отошлет меня сызнова в Москву, в Стрелецкий приказ с реляцией о своей победе над ворами, которые стоят скопом вокруг Уреньского городка на засечной черте, – со вздохом ответил Филипп, показывая тем самым княжне Лукерье, что он хотел бы принять участие в сражении с разинцами, чем-нибудь отличиться и чтобы его имя попало в победную реляцию воеводы Борятинского самому государю Алексею Михайловичу.

– Князь Юрий Никитич так уверен заранее в неминуемой победе? – поинтересовалась княжна Лукерья. И насторожилась, ожидая ответа.

Филипп кивнул головой в знак подтверждения ее слов, дернул за повод, чтобы конь не сворачивал вправо, норовя идти подальше от возка, у которого поскрипывало правое колесо.

– К вечеру будем в стане князя Юрия Никитича, сама увидишь его ратную силу, да еще полк Бухвостова позади нас на подходе. Побьют завтра воровское скопище. – И не утерпел, все же высказал потаенную мечту вслух: – Вот бы и мне какого-нибудь атаманишку ухватить да повязать! Тогда князь Юрий Никитич отметил бы меня в своем победном известии великому государю и царю Алексею Михайловичу, а тот, глядишь, чином пожаловал бы, а то и в поместные дворяне произвел… на радость моей матушке.

– Вона ты куда как высоко метишь, дружок мой, – засмеялась княжна Лукерья, но без обиды, а скорее, сожалеючи. Подумала, искоса поглядывая на драгуна, который поправлял на себе пояс с оружием: «Тебе бы, дружок, встать пообок с атаманом Степаном Тимофеевичем волю добывать всему холопскому люду, а не метить самому в поместные дворяне, других холопить и притеснять…»

Но вслух сказала свое предостережение:

– По делам и награда будет, Филиппок. Однако поостерегись, у атамана Разина в войске не одни холопы необученные. От них играючи не отмахнешься – там и донские казаки, и понизовые стрельцы, у которых немалый ратный опыт. Уразумел мой сказ? Не понаслышке говорю, своими глазами видела. Ведь я больше года жила бок о бок с теми казаками да стрельцами.

У Филиппа глаза округлились и застыли, словно у молодца на лубочной картинке.

– Ты-ы? У казаков? Быть того не может! Тебя здесь увидев, я подумал, что ты гостила у князя Милославского… Слух был, что ты покинула монастырь в Москве… Однако я никак не помышлял, что ты окажешься среди казаков. Получается, что ты… ты – беглая монахиня? Да ведь тебя за это заточить могут в келью безвылазно! – У испуганного Филиппа даже лицо побелело при мысли, что княжну Лукерью по возвращении к дому ждут такие кары церковные!

Княжна решила успокоить драгуна, чтобы избежать лишних разговоров:

– Я не беглая княжна или монахиня, Филиппок. Меня выкрали в Москве. Кизылбашский тезик на мою красоту польстился. И тайно вывез на своем корабле в Персию, принуждая отречься от христианской веры и перейти в мусульманство.

– А ты? Княжна Луша, как поступила ты? Тебя пытали нехристи? – От волнения Филипп привстал в седле, потом сел, не зная, куда деть руки. – Ведь это такой грех – предать свою веру, отречься от Бога! – Молодой драгун даже в лице сменился вторично, до того его потрясла сама мысль, что княжну Лукерью могли страшными мучениями принудить перейти в басурманскую веру!

Княжна Лукерья рассмеялась, ответила простонародной шуткой:

– Не учи сороку вприсядку плясать – из рук выпустишь, в лес улетит! Так и я, как могла, хитрила да оттягивала время, – ответила она и не спеша, поглядывая то на пораженного услышанным Филиппа, то на огорошенную ее увлекательной историей Дуняшу, поведала обо всем, что с ней приключилось, опуская только свою впервые пришедшую так нежданно любовь к теперь погибшему Никитушке Кузнецову и искреннюю привязанность к Михасю, от которого у нее будет ребенок, – в последние дни она стала ощущать в себе странные изменения…

За охами и ахами слушателей неприметно наступила пора сумерек, а с последними лучами солнца, нырнувшего за густые кроны осеннего леса, возница Алешка крикнул с облучка:

– Кажись, деревенька скоро объявится! Вона сколь дымов над лесом к небу поднимается в безветрии!

Драгун Филипп тоже посмотрел вперед, где над чуть холмистой местностью, укрытой лесами, клубилась бело-серая пелена от бесчисленных костров.

– Это походный лагерь князя Юрия Никитича, – пояснил Филипп и с нескрываемой радостью перекрестился. – Ну и слава Господу, доехали мы беспомешно, хотя и была в пути опасность возможного воровского наскока… Теперь ты, княжна Луша, в полном бережении. А коль и дальше к Москве поедем вместе, буду тому очень рад. – И, словно спохватившись, глянул в глаза княжны Лукерьи с тревогой. – А я тебе не наскучил, княжна Луша? Скажешь себе, что вот, болтун