полюбила со всей страстью своей чистой души, а он отвечал ей с не меньшей силой. Лабуда призналась матери, мать — отцу, отец поговорил с Миниными родителями. Свадьбу порешили справить осенью, но помолвку пока не оглашали. Миня отделился от дяди и был небогат, но зато пригож, единственный сын, к тому же из хорошего дома.

А теперь вернемся к молодым людям.

Ягош извлек из Мининого пояса кисет, скрутил две цигарки, и они закурили.

— Ну и здорово же ты начистил острагушу! Узнала бы тебя по ней Лабуда с самой вершины Острожского хребта…

— Брось, Ягош, не поминай без конца девушку…

— Да и ты узнал бы ее издалека по черным очам да по белой шее! Что говорить, привалило тебе счастье, как никому! До чего же хороша, бог даст, будет у меня сношенька!

Мине было приятно, что брат ее хвалит, когда никто не слышит.

— Откуда ты знаешь, какие у нее глаза, какая шея, а? — рявкнул он, прикидываясь рассерженным.

— Отвяжись, милый, кто этого не знает! — вздыхая, отозвался Ягош.

Миня взял свирель, глаза его загорелись. А Ягош ушел поглядеть на овец. Вернувшись, он кивнул в сторону острагуши и спросил:

— Заряжена?

— Да, вот смотри! — Миня открыл ствольный канал, вынул патрон и вставил его обратно. Дней восемь тому назад Миня получил винтовку и успел за это время раз сто показать ее Ягошу. Но Ягош все не мог наглядеться на новенькое оружие.

— Миня, брат, дай разок выстрелить!.. Ну, прошу тебя!

— Не будь ребенком, Ягош. Скажи кто-нибудь другой, я и то удивился бы, а уж ты…

— Ведь ты поклялся, что не станешь стрелять из нее без дела, но, если выстрелит другой, ты клятвы не нарушишь…

— Нет, нарушу! Намедни я стрелял три раза, как все прочие, перед воеводой, а на прощанье зарекся перед ним и всей дружиной, что ни один патрон не вылетит из этого ружья, кроме как в турка. Так это было?

— Так!

— И не сказал ли я: разве что по случайности щелкнет курок, а так всем, кто посмеет выстрелить, головы не сносить. Было так, Ягош?

— Было! — подтвердил юноша.

— Ну, и хватит об этом! Я клятвы не нарушу… А сейчас давай отдохнем!..

Оба вытянулись на траве и валялись, время от времени перекидываясь словами, пока солнце не перевалило за полнеба.

Вдруг Миня спросил:

— Слышишь конский топот внизу?

— Слышу! — ответил Ягош.

— Погляди, кто это!

— Не хочется, иди сам!

Долго уговаривали они друг друга и пререкались до одури, наконец им надоело, они поднялись и вместе спустились к речке.

Вдоль Зеты вьется конная дорога от Подгорицы через Спуж и Брдо к Никшичу. По ней ехал на сером коне крупный мужчина в чалме и красной накидке.

— Турок! — разом воскликнули парни.

Путник остановил коня и стал озираться по сторонам.

— Какого дьявола он высматривает? Чего ищет? — спросил Миня.

— В самом деле, злой рок подставил его под твой прицел! Бахни, Миня! Вот тебе турок, вот острагуша! Подари ему, человече, эту пулю, чтобы освободиться от клятвы! — смеясь, промолвил Ягош.

Миня принужденно засмеялся. Надвинув капицу на глаза и вскинув голову, он сказал другу:

— Она одна только и связывает и освобождает… кто знает, может, я как раз в него и влепил бы первую пулю после зарока!

Тем временем всадник сошел с коня, привязал его и стал класть поклоны в сторону востока.

— Ага! Теперь понимаю, чего он искал. Присматривал удобное местечко для ичиндии. Сейчас время ичиндии, понимаешь, Ягош? — спросил Миня и взглянул на небо.

— Что ж, пойдем и мы совершать свою ичиндию! — сказал брат, и они направились к своему тополю. Вынули из торб хлеб, сыр и, перекрестившись, принялись за еду.

Прошло около часу, путник не появлялся.

— Уж не повернул ли он обратно, — сказал, улыбаясь, Миня.

— Может, заснул, отбивая поклоны! — заметил Ягош.

— Хочешь пойдем к нему!

— Зачем?

— Да так, поболтать. Любопытно потолковать с никшичанином, а он наверняка из Никшича.

— Может, и нет! Да не все ли равно, кто он и что он!

— Пойдем, Ягош, прошу тебя!

— Не хочу, брат, иди сам, ежели охота!

Но после долгих просьб Ягош наконец уступил, и они отправились.

Путник сидел на том же месте, где молился. Привязанный конь ел овес.

Ну и человечище! Вылитый Страхинич{13}. Длинные, тронутые сединой усы спускались на блестящие токе. Тюрбан надвинут на широкий лоб, глаза как у вола. И вырядился, что сербский сокол, в парчу да бархат! Сущий бан Страхиня!

— Бог в помощь! — приветствовали парни.

— Добро пожаловать! — ответил путник.

— Никшичанин? — спросил Миня.

— Да, а вы откуда?

— Мы здешние. Пасем овец, — сказал Ягош.

— А, из Шобайче! Здравствуйте! Садитесь! Уселись.

Турок потянулся за большим кисетом, висевшим у него на левом боку, под ножнами ятагана, и угостил друзей. Свой штуцер он положил на колени, а чубук прислонил к плечу. Когда все закурили, Миня сказал:

— Не думаешь ли ты, что уже поздно? Ведь до Никшича далеко!

— Да по правде сказать, устал я! Выехал из Подгорицы до свету!

— А где же твой провожатый?

— Не спрашивай, брат. Сеиз по дороге заболел, я оставил его в Спуже, у военного лекаря. Из-за него и запоздал. Да и конь притомился, спеши не спеши, а надо задержаться, покормить его.

Парни поглядели на серого. Конь — под стать всаднику. Широкое седло покрыто расшитым ковриком. На узде красные кисти