души» – потрясающее место, куда я столько лет мечтала попасть. Однако, несмотря на наличие всех необходимых дипломов и сертификатов, меня постоянно кто-нибудь опережал. А сейчас парень, который последние три года там всем заправлял, уехал в Австралию. И на сегодня у меня назначено собеседование.

Ну вот и скажите, почему было не лечь спать пораньше, трезвой и в одиночестве?

Я не могу пошевелиться: боюсь его разбудить.

Вдруг подумает, что я намекаю еще на один заход. Буду лежать неподвижно, пока не почувствую, что будильник вот-вот сработает. Когда он наконец взорвется оглушительной трелью, вскочу с кровати, чтобы его отключить, и тут же метнусь в ванную.

На мне, разумеется, ни клочка одежды, поэтому действовать придется быстро. Никакого праздного ожидания, пока шипучая таблетка не избавит от головной боли, а кофеварка, издавая успокаивающие звуки и ароматы, не приготовит кофе, – такая роскошь непозволительна. Нет, все нужно обставить технично, по-деловому. Словно не может быть ничего обыденнее, чем пригласить к себе таксиста и переспать с ним.

Ну вот скажите, почему я не попрощалась с ним в машине, как это сделали бы девяносто девять процентов населения? Почему поступила иначе?

Склоняюсь к тому, что во всем виноват вчерашний прием. Вино там было совершенно жуткое, притом крепкое, да настолько, что оно едва не обдирало горло. Никаких закусок, разумеется, не предполагалось. Даже печенья или чипсов. Попав в желудок, алкоголь сразу начал свою черную работу, проникая в сосуды, органы, мышцы, постепенно и неумолимо поднимаясь к мозгу, чтобы напрочь его парализовать. Все дело было именно в этом, ну и, конечно, в том, что я терпеть не могла Монику, ту самую женщину, на чей показ картин пришла.

Я всегда ее терпеть не могла, невзлюбила еще во времена нашей учебы в художественном училище, задолго до того, как она глупо строила глазки Кену в мой день рождения, за праздничным столом, который я оплатила. Зная, что Кен мне нравится.

Теперь я ненавижу эту ее манеру улыбаться одним ртом, а не глазами. Ненавижу, как ее повсюду окружают вниманием, чествуют, восхваляют и что за ее работами выстраиваются очереди потенциальных покупателей. Все, как одна, картины были помечены красными точками в знак того, что они проданы. Словно ее сентиментально-пошлую мазню покрыли пятна кори.

Ну и почему я туда отправилась, спросите вы меня. Почему не осталась дома и не занялась подготовкой к собеседованию? И действительно, почему?

Тогда пойти показалось логичным. Я хотела показать Монике: меня так просто не запугать, я ей не завидую и мне плевать на то, что они с Кеном друзья. А может, и больше чем друзья. Не важно.

Кроме того, в преддверии собеседования я поменяла прическу и купила новый льняной пиджак, который можно носить под мое выходное замшевое пальто. Вот и решила их выгулять. Кену не повредит увидеть, как потрясающе я выгляжу.

Моя затея оказалась провальной. Если Кен этим утром в отношении меня хоть что-то и испытывает, так это огромное облегчение оттого, что его типично канадская осторожность вкупе с прагматичностью одержали верх над зарождавшейся ко мне симпатией. Кен этим утром проснулся с чувством облегчения. В отличие от меня. Я проснулась с таксистом в своей постели.

С края кровати, где я лежала, открывался вид на льняной пиджак, который спереди был сплошь залит красным вином. На него опрокинули полбутылки, не меньше. Могу предположить, что стало с моей дорогущей прической. В зеркало этим утром я еще не смотрела, но волосы наверняка превратились в воронье гнездо.

Если бы не дрянное вино, открытие выставки вышло бы совсем тоскливое. Я о том, что картины были ужасными, – это видели все. Когда я получу должность в галерее «От всей души» (теперь уже если я получу там должность), то не допущу демонстрации таких работ. Они никому не понравились. Посетители, что-то там бормоча и говоря правильные слова, покупали их лишь потому, что хотели остаться в хороших отношениях с Тони, который владеет галереей. Тони, может быть, однажды поможет им тоже выставиться, если они правильно разыграют свои карты.

Моника вела себя просто отвратительно, хамила мне и задиралась. Неудивительно, что я напилась. Похоже, ей было сложно удержать в памяти мое имя. Его нетрудно запомнить, даже двоечник справился бы с именем Эмер. Не сказать, что Эмер – это какое-то редкое или зубодробительное имя.

Но Монике оно отчего-то никак не давалось. Ей приходилось ломать голову всякий раз, когда она представляла меня людям.

– Верите или нет, но эта леди – моя сокурсница по художественному училищу, – щебетала она.

Как будто я была древней старухой, а она юной девушкой и никто не принял бы нас за ровесниц.

Ладно тебе, Моника. Нам всем по тридцать одному – тебе, Кену и мне. Никто из нас не обзавелся семьей.

Кен преподает рисование в школе, ты малюешь слащавые пастели, я занимаюсь администрированием в учреждениях культуры. В это самое утро я вполне могу получить потрясающее место в одной из лучших художественных галерей страны. Должность называется «директор», хотя обязанности можно скорее описать как кураторские.

Я страшно хочу получить эту работу. Ну вот скажите, почему я ввязалась в такую историю?

Я даже пошевелиться не могу, не говоря уже о том, чтобы подняться, привести себя в порядок и попытаться сгладить последствия случившегося. О господи, я только что заметила на своем пиджаке, помимо следов от вина, еще и пятна от спагетти!

Ну да, естественно, потом мы направились в паста-бар. Вместо того чтобы как нормальный человек поехать домой на автобусе, я запищала от восторга, когда Кен предложил посидеть там тесной компанией. Моника, ясное дело, тоже присоединилась и со словами, что будет весело, прихватила с собой из галереи Тони и кучу ужасно крикливого народа в придачу. Хотя, как выяснилось, вероятнее всего, самой крикливой оказалась я. Ко мне подошел один из официантов и подарил бутылку вина в благодарность за то, что я когда-то нарисовала вывеску для велосипедной мастерской его отца. Моника решила, что это смешно до колик. Представить только – Эмер разрисовывает вывески для мастерских, поразительно, талант, каких еще поискать!

В один момент Кен будто бы шепнул мне, чтобы я не обращала на нее внимания, ведь она нарочно меня заводит.

– Зачем? – спросила я.

– Из зависти.

Или мне это только показалось. Он мог подобное произнести, но с таким же успехом я могла сама все выдумать. Честно говоря, события вечера вспоминаются с трудом. В памяти всплывает смутная картинка: официанты выстроились в шеренгу и хором поют