– теперь можно было не торопиться с оплатой, тем более что и Генрих VI в 1197 г. покинул этот суетный мир. И тогда, с одной стороны, сгодились ненависть высшего немецкого общества к покойному императору и та любовь, которой оно пылало к Ричарду, как герою-крестоносцу, душе этого самого общества и дипломату (он примирил покойного Генриха со знатью целой сетью разного рода браков): королю Англии была единодушно предложена корона Священной Римской империи. И Ричард – а в этом весь он! – отказался, честно признавшись, что его Анжуйская монархия ему милее и дороже. Пусть читатель вспомнит, как яростно он отстаивал у отца свою власть над Аквитанией – а теперь он не уступил родные земли даже за императорскую корону… Но и эта коллизия обошлась Плантагенетам не без выгоды: Ричард порекомендовал в императоры своего племянника Оттона Брауншвейгского – сына сестры Матильды и герцога Генриха Льва. Ричард прекрасно знал юношу, какое-то время воспитывавшегося при английском дворе (напомним, что Генрих Лев в свое время был изгнан Барбароссой) и посвященного Ричардом в графы Пуату и герцоги Аквитании, и его рекомендация отлично сработала (при этом юноше пришлось отречься от упомянутых французских владений Плантагенетов)[99]. В итоге Филипп к концу 1190‐х гг. был буквально окружен врагами; вдобавок к этому над ним навис интердикт папы за то, что он прогнал от себя вторую жену, Ингеборгу Датскую, после первой брачной ночи. Единственным активом, которым ему удалось ненадолго разжиться, был наследник Плантагенетов Артур Бретонский. Сознавая ничтожество Иоанна и желая обеспечить престолонаследие, в начале 1196 г. Ричард потребовал от вдовы брата Джеффри, Констанции, чтоб она привезла Артура к нему в Нормандию. Та отказала, Ричард вторгся в Бретань, и отрока переправили к Филиппу. Тот, верный своей политике и политике своего покойного отца – постоянно вкалывать клинья в некогда могучее семейное древо Плантагенетов и иметь под рукой «ручного» принца, взял опеку над Артуром и подружил его со своим наследником, Людовиком. Однако силовое воздействие Ричарда на Бретань привело к тому, что Констанция забрала сына из Парижа и начала привлекать его к государственным делам.

На этом фоне и происходила победоносная война Ричарда против Филиппа, сведения о которой доносились до Элеоноры. Ричард получил рану арбалетным «болтом» в ногу, но тогда все обошлось благополучно. О пребывании королевы на покое в Фонтевро в то время у нас есть уникальное свидетельство из жизнеописания трубадура Бертрана де Борна. Как известно, он отошел от песенно-поэтических дел примерно во второй половине 1190‐х гг.[100], хотя умер в 1210 г. монахом, следовательно, его сирвента, о которой пойдет речь и фрагмент которой будет приведен, появилась не позднее того года, когда Элеонора удалилась в Фонтевро после спасения Ричарда (а ведь ей еще придется покинуть аббатство!).

«Другой же певец, по имени Пейре-жонглер, одолжил как-то королю (Альфонсу II Арагонскому. – Е. С.) денег и лошадей. Этот Пейре, кстати, старую королеву Английскую, пребывавшую в аббатстве Фонтевро, куда все старухи богатые уходят, весьма злословил, и велела она его убить по навету короля Арагонского. Все гнусности эти припомнил эн Бертран де Борн королю Арагонскому в сирвенте, в коей говорится:

         …Пейре-жонглеру скорый суд

          Он учинил – и та матрона

          Из Фонтевро за смелость тона

          Вить стала из бедняги жгут;

          Зря он снурок хранил в укладке,

          Надеясь, что его спасут:

          Увы, под новенький хомут

          Пошли жонглеровы лошадки».

Однажды, впрочем, королева попробовала вмешаться в политику сына, но, как Ричард ни любил свою мать, отказал ей. Это было дело Филиппа де Дрё, епископа Бовэ, кузена Филиппа II, участника III Крестового похода, побывавшего в плену у сарацин, и личного врага Ричарда, сначала вовсю клеветавшего на него, обвиняя в убийстве маркиза Конрада Монферратского, а затем приложившего немало дипломатических усилий к тому, чтобы оставить английского короля в плену у императора Генриха подольше, навсегда, а то и вовсе лишить жизни. Этого ему Ричард не забыл и не простил. Епископ был довольно типичной для Средневековья личностью, сочетавший мольбы Богу со свирепостью воина и лицемерием – так, чтоб «не осквернять свои руки кровью», почтенный прелат никогда не пользовался мечом, но ловко орудовал булавой, круша черепа и кости. В истории осталось его прозвище – «Страшный епископ». Так случилось, что в мае 1197 г. принц Иоанн и гасконец Меркадье разбили войско епископа, а самого его пленили и доставили к Ричарду. Радостный король заточил его в Руане. Почтенный прелат, возмущенный тем, как попрали его сан (какая неожиданность!), написал папе плаксивое письмо, что Ричард, озлобившись против Господа нашего Иисуса Христа (бедный Сын Божий, которым церковники всегда прикрывают свои грехи!!!), словно бешеный волк, схватил его и заковал в кандалы.

Целестин, которого вся эта многолетняя история с Ричардом явно начинала морально истощать, ответил, что епископ заслуженно пал в яму, которую рыл другим, заключив свое послание цитатой из Овидия: «Легче муку терпеть, если мучимся мы по заслугам». Однако все же обещал похлопотать. В ответ на его хлопоты Ричард отослал папе покрытую кровью кольчугу епископа и вопросил: «Святой отец, знаешь ли ты, это кольчуга твоего сына или нет?» Папа с легкостью ответил: «Он не мой сын и не сын Церкви; пусть король поступает с ним по своему усмотрению, потому что он (епископ Бовэ. – Е. С.) воин Марса, а не Христа». В следующем году епископ был переведен в Шинон, так как из Руана попытался бежать; король Филипп предложил за родственника 1000 марок, но тот так и просидел в заточении до самой смерти Львиного Сердца (1199 г.), а потом еще не раз обагрил скрижали истории своей страшной булавой.

Ж. Флори считает, что именно Элеонора хотела помочь ему бежать из Руана. Он опирается на следующий текст Роджера Хауденского: «В тот же год королева Алиенора, мать Ричарда, короля Англии, прибыв в Руан, отправилась к Гуго де Невилю и другим стражникам, удерживавшим в руанской башне епископа Бовезийского Филиппа; она попросила их ради любви к ней позволить епископу явиться в ее дом, дабы поговорить с ней. И хотя сие показалось им опасным предприятием для них самих, не осмелились они противиться просьбе королевы и дозволили епископу переступить порог башни, оставив, однако, его связанным и приставив к нему надежный эскорт. В пути пришлось им проезжать мимо одной церкви. Дверь в нее была заперта, но, несмотря на это, епископ кинулся к ней, вцепился в [дверное] кольцо… и закричал что есть сил: “Я молю