Я уже знала, что не увижу этих женщин, как и не попробую лапши.

— Я и не говорю, что город некрасив, — осторожно пояснила я. — Я сказала лишь, что он недостаточно хорош для японцев. Просто им и нам нужны разные вещи.

Мы переехали в Янчжоу в конце лета, через несколько недель после начала войны. Добирались по воде, потому что к тому времени многие дороги были перекрыты. Когда мы там оказались, я убедилась, что город именно таков, каким я его себе представляла: местом, которое никогда не понадобится японцам.

Наш новый дом находился всего в полудне пути к северо-западу от Шанхая, очень современного города, лучшего в мире. Тем не менее Янчжоу разительно от него отличался: старомодные хлипкие постройки, все жилые кварталы высотой в один этаж. Лишь самые значимые здания могли иметь два этажа. Кто знает, почему Ду Фу[10] и другие поэты старых времен воспевали Янчжоу? Мне казалось, что весь он слеплен из грязи и глины. Под ногами я видела только грязные дороги без покрытия, замызганные дворики и пыльные полы. На них стояли стены из глиняных кирпичей, увенчанные глиняными же черепичными крышами.

Военно-воздушные силы выделили нам именно такой домик, разделенный на четыре квартиры, по две комнаты в каждой, с общей кухней с четырьмя старомодными угольными плитами. Увидев это, мы пришли в ужас.

Но я, справившись с потрясением, сказала:

— Война требует жертв от всех.

Лицзюнь и Мэйли тут же кивнули, а Хулань отвернулась. Она принялась осматриваться, критикуя все, на что падал ее взгляд. Ткнув пальцем в рассыпающуюся стену, она воскликнула:

— Ай-ай! — Потом показала на противоположную стену, по которой ползла вереница муравьев, пересекая по пути солнечный луч: — Ай-ай-ай! — Она топнула по полу: — Вух! Смотрите, как пыль поднимается с пола, вслед за моими шагами!

И я смотрела, как и остальные, но мне хотелось закричать:

«Вот видите! Это она на все жалуется, не я!» Но потом я заметила, что мне ничего не нужно говорить. Мэйли и Лицзюнь и так понимали, что собой представляет Хулань.

В тот день прибыли двое слуг: мужчина средних лет, невысокий и худощавый, и местная молоденькая девочка с широким улыбчивым лицом. Для помощи по хозяйству ВВС выделили нам только их.

В обязанности девушки входило следить за угольными печами и вовремя растапливать их, мыть и нарезать овощи, забивать куриц, чистить рыбу и наводить порядок.

Мужчину мы называли чинь убин, или «служивый», как обычно называют простых солдат, которые сражались разве что метлами против мух. Сухой, небольшого роста, он выглядел так, словно переломится, если возьмет в руки что-нибудь тяжелое, и был немного не в себе. Во время работы он воображал себя офицером, получавшим неприятные приказы, и сам себе командовал:

— Выбить одеяло! Отмыть пятно!

Благодаря этой странной привычке чинь убина я и узнала, что Хулань велела ему смешать шесть яичных белков с ведром жидко разведенной глины.

— Выдумала какой-то странный рецепт, — бормотал он. — Вот что я скажу. Она хочет, чтобы я намазал эту жижу на пол. Да у нее ветер в голове! Она что, собирается есть этот пол? Или думает, что он станет похож на большой и вкусный пирог? Ха!

Я поделилась услышанным с Мэйли и Лицзюнь. Я должна была это сделать. Что, если Хулань сошла с ума? Вдруг она решит сжечь дом? В ответ они рассказали мне о других ее странных поступках. Оказывается, Хулань распорядилась, чтобы чинь убин выливал этот глиняный суп с яйцом на пол в ее комнатах в течение трех дней. А когда пол подсох, велела вылить туда же еще одну порцию. Мало того, она заставила слугу смешать липкую кашу из риса и глины.

— Мажь ее на стены, — ворчал тот. — Сказала, что она приготовлена, как надо.

Мы все прикусили языки. Бедная Хулань!

Но через несколько дней чинь убин уже ничего не говорил о ее причудах и тихо исполнял свои обязанности, жалуясь только на хозяина магазина. Он обманул слугу, продав жареную утку, настолько сильно раздутую, что, стоило коснуться ее ножом, чтобы срезать ее кожу, как она взорвалась и вдвое уменьшилась в размерах.

— Не беспокойся из-за утки, — сказала я. — Ты не виноват. — Я больше не могла сдерживать любопытство, поэтому продолжила: — Но это все равно лучше, чем есть суп из глины, да?

Чинь убин нахмурился, глядя на меня.

— Простите, тай-тай, — осторожно сказал он. — Что-то я сегодня плохо слышу.

Я кивнула в сторону комнат Хулань:

— Должно быть, тот суп из глины, который она приготовила, совсем невкусный?

— Простите, тай-тай, — повторил он. — Сегодня мои уши не открывают дороги к мозгу.

Так мне и пришлось придумать повод зайти к Хулань, чтобы проверить, как далеко зашло ее сумасшествие. Я достала лучшую иглу для вышивания из своей корзинки для рукоделия.

— Это твоя иголка? — спросила я, когда она подошла к даери. — Я нашла ее на полу. Не уверена, что она моя.

Пока Хулань разглядывала иглу, я увидела, что она сделала с помощью своего «глиняного супа». Полы высохли и блестели, как фарфоровые, с них не поднималось ни пылинки. А стены, которые раньше осыпались, как наши, стали гладкими и чистыми. И нигде не было видно насекомых.

Пока я разглядывала эти изменения, Хулань объ-. явила:

— Ты права, это моя иголка. Я ищу ее уже несколько дней.

Вечером того же дня Хулань помогла мне привести в порядок мои полы и стены. Я дала ей таким образом сгладить пролегшую между нами трещину. Восстановив одно, мы восстанавливали совсем другое. Она знала, что я позволю ей это сделать, потому что приняла у меня иглу, хотя мы обе знали, кому она принадлежит на самом деле.

Не знаю, почему я столько говорю о Хелен. Речь ведь сейчас не о ней, хотя из-за нее я сейчас тебе все это рассказываю. Она попыталась бы внушить тебе, что я недостаточно старалась, чтобы наладить свой брак. Но это неправда.

Например, когда через неделю или две после нашего прибытия в Янчжоу к нам присоединились мужья, я приготовила большой праздничный ужин. Не только для Вень Фу, но и для его товарищей — пяти или шести человек со второго и третьего наборов.

Этим пилотам очень понравилась щедрость Вэнь Фу, когда он сказал:

— Приходите ко мне! Ешьте, сколько захотите!

Он всех их пригласил в гости, и Цзяго тоже. Тогда