из обкомовского буфета. «Как помолодел!» — впервые отметил он, близко приглядываясь к нему. В военной форме из летней защитной ткани, привычно собранный, подтянутый, Витковский легко прохаживался вдоль ручейка, сняв фуражку и бросив ее на куст шиповника. На крупном его лице, с этим резко прочерченным желобком на подбородке, появлялась и исчезала незнакомая застенчивая улыбка.

Витковский говорил об одном, а думал, казалось, совсем о другом, отчего выглядел рассеянным, как все люди, занятые внутренней работой, доставляющей им удовольствие.

Таким еще не видел его Синев. И не решился сказать ему всю правду — и место, и настроение были явно не подходящими для разговора начистоту.

Но и откладывать дальше некуда. Он уже не раз упрекал себя за недостаток мужества: ходит с правдой, как с камнем за пазухой, да все помалкивает. Не слишком ли плохо он поступает даже в отношении Витковского, не говоря о Журиной. О, как бы он хотел, чтобы Наталья Сергеевна была счастливой! Но правда выше счастья.

Федор давно не виделся с Бороздиной. После того памятного вечера Надя будто уклонялась от встречи с ним, но он упорно продолжал строить замки, которые называют воздушными. Не всякий умеет возвести даже малую радость в такую степень, что ее может хватить надолго. А Федор умел.

Неизвестно, когда бы кончилась эта странная заминка в его отношениях с Надей, если бы опять не распространились слухи, что стройка будет прекращена (как раз в те дни Братчиков с Синевым были на пленуме обкома). Он пришел в плановый отдел, вызвал Бороздину на минутку в коридор. Она недоуменно повела плечами: уж очень решительный был вид у Федора.

— Правильно ли говорят? — спросил он ее.

— О чем вы, Герасимов?

— О том, что строительство законсервируют. Да или нет?

— Кто это вам сказал?

— Все говорят, только плановый отдел ничего не знает. Говорят, что есть телеграмма, что...

На переносице у Нади появилась веселая морщинка. Он обиделся, замолчал. Тогда она открыла дверь в пустой кабинет главного инженера.

— Заходите. Здесь нам никто не помешает. Рассказывайте, Герасимов, все по порядку, — с напускной официальностью потребовала она, располагаясь за столом.

Ему не нравился ее полушутливый-полусерьезный тон, который всегда сбивает с толку. Он покосился, недовольный тем, что она по-прежнему называла его Герасимовым, будто и не было того вечера. Как это ей ничего не стоит одним неосторожным словом разрушить до основания все его замки, сооруженные в последний месяц.

Она перехватила его взгляд, оживилась еще больше.

— Что же вы, Герасимов, молчите?

Ему бы встать да уйти отсюда. Так нет, не хватает духа.

— Я жду, Федор.

Он недоверчиво заглянул в ее прищуренные от солнца добрые глаза. Как она точно угадывает движение его противоречивых мыслей: сама же оттолкнет, сама и остановит вовремя.

— До каких пор это будет продолжаться? — спросил он, не отводя взгляда от ее веселых глаз. — Сказали бы прямо, что...

— Что, что нужно сказать?

— Что я для вас безразличен. Вы знаете, как я отношусь...

— Знаю, все знаю, Федор!

— Так не смейтесь надо мной.

— К слову пришлось, шуткой проверяют серьезное. Но довольно. Мы с тобой отвлеклись. Ты же пришел по делу. Одно могу сказать тебе, что никто не собирается закрывать нашу стройку. Не верь ты всякому вздору.

— Нет дыма без огня.

— Это не огонь, а старые головешки. В совнархозе настаивают сохранить план на прошлогоднем уровне, чтобы начать работы на площадке асбестового комбината. Только и всего.

— Старая песня. А у нас паника. Слышат звон, да не знают, где он.

Надя вышла из-за стола. Федор тоже поднялся.

— Желаю вам, Герасимов, успеха в массово-разъяснительной работе!

Она направилась было к выходу, но он удержал ее и, позабыв, где находится, тут же обнял.

— Оставь меня, сию минуту, слышишь!

— Не оставлю.

— Сюда могут войти.

— А мне все равно.

— Какой ты, оказывается, нельзя же так!.. — полушепотом говорила Надя, с беспокойством присматривая за ним из-под опущенных ресниц.

Услышав в коридоре мужские, тяжелые шаги, Федор быстро отошел к окну, распахнул форточку: хоть бы глоток свежего воздуха!

Надя поправила волосы, подкрасила губы и пыталась ладошкой разгладить блузку.

— Ну как я теперь заявлюсь в отдел?

Федор оглянулся, и она торопливо отняла руку от груди, сердитая, недовольная его выходкой. Он виновато пожал плечами и вышел в коридор, осторожно прикрыв за собой рассохшуюся филенчатую дверь с табличкой «Главный инженер «Никельстроя». (Да простит Федора строгий хозяин этой святыни технических идей.)

Надя все еще стояла, опустив руки, задумчиво склонив голову. От прежней ее гордости не осталось и следа. Значит верно, любит, любит она, только все никак не решится ответить на его письма коротенькой запиской. Она будто вымещает на нем свою горькую обиду, которую причинил ей в ранней молодости Николай Терновский, вдруг отвернувшийся от нее в последнюю минуту. О, сколько она пережила тогда! Но разве можно сравнивать Герасимова с Терновским? Тот оказался просто благоразумным трусом. Видно, что ни делается, то определенно к лучшему...

А Федор в это время возвращался на свой объект. Он шел не по изрытой вдоль и поперек строительной площадке, он шел среди тех великолепных воздушных замков, которые Надя время от времени, играючи, разрушала, точно ей доставляло удовольствие наблюдать, как он снова терпеливо восстанавливал их. Неужели она снова разрушит то, что он восстановил сегодня!

Бригада Герасимова заканчивала отделку универсального магазина. Около витрин всегда толпились ребятишки, останавливались, проходя мимо, домохозяйки, чтобы заглянуть внутрь, — много ли еще там работы? Универмаг считался ударным объектом,и бригада не уходила отсюда дотемна.

Но вот опять этот слушок о консервации строительства.

Кто занес его на площадку? То ли долетел он из области на крыльях рейсового «АН-2»? То ли кто-нибудь из увольняющихся, получив  б е г у н о к  в отделе кадров, решил оправдать себя недоброй выдумкой?

Федор всегда был против, если на стройку принимали всяких бывших, к числу которых он относил недавних заключенных или провинившихся на старом месте: хулиганов, растратчиков, всевозможных прощелыг. Когда его избрали в объединенный партком, он не раз выступал против либералов из отдела кадров. Его поправляли: «Ты не прав, Герасимов. Нельзя отгораживаться от людей с неблаговидным прошлым. Кто же их станет воспитывать? Мы не примем, другие не примут, куда же деваться человеку, случайно оступившемуся в жизни?» И на площадке вскоре появились свои воры, свои любители длинного рубля и свои разносчики всяких слухов. С жульем и хулиганами разговор был короткий: дружинники из демобилизованных солдат не дали им развернуться в полную силу, и они смирились или ушли со стройки, поняв, что не туда попали.