На угрюмом лице Светоча Справедливости мелькнула еле заметная тень улыбки – и Яблоня немедленно её заметила.

– Лучезарный не сердится на меня, глупую? – спросила она наивно, и я вдруг понял, в чём заключалась её игра, отчаянная, рискованная и великолепная – истинно по-женски изощрённая. – Взгляни-ка на государя и своего деда, господин мой Огонь, – и повернула младенца личиком к трону. – Посмотри, чей ты внук, прекрасное дитя! – залепетала с тем безотчётным и весёлым восхищением, какое всегда слышится в речи счастливых матерей. – Твой дедушка – сам Светоч Справедливости, величайший из царей! Ты видишь, сердечко моё?

Сановники отца смотрели на Яблоню расширившимися глазами – а я обнял её за плечи и притянул к себе. Яблоня прильнула ко мне всем телом – я почувствовал, как она мелко дрожит от напряжения, но не было времени умирать от нежности.

– Я прошу Лучезарного простить мою младшую жену, – сказал я, улыбаясь так смущённо, как только сумел. – Она царевна северной страны, не знает приличий и порядков, из любви к внуку Лучезарного и из восхищения им самим делает невольные неловкости…

Кажется, Светоч Справедливости хотел что-то сказать, но его прямо-таки перебила госпожа Алмаз. Её резкий голос пресёк перешёптывание сановников и моих братьев, заставив всех оглянуться:

– Ну вот что, да услышит государь, – сказала она. – Пока я жива, они под моим покровительством, что бы тебе ни говорил этот болван Сумрак. Они стоят больше, чем твой Сумрак и прихвостни Орла вместе взятые. Ай да девчонка, совсем как я в молодости…

– Ты обдумала свои слова, матушка? – спросил Светоч Справедливости.

– Это мой Ветер, – сказала госпожа Алмаз. – Мой внук и его женщина. Я высказалась.

Яблоня вывернулась из-под моей руки, подбежала к креслу госпожи Алмаз раньше, чем кто-то из людей опомнился, преклонила колена рядом с ней и поцеловала её пергаментные пальцы.

– Я подтверждаю всё до последнего слова, – сказала госпожа Алмаз торжественно, кладя ладонь на головку Яблони. – Государь, ты позвал меня сюда, дабы получить мою помощь в семейном деле – получи. А в прочих делах вроде политики и войны мужчинам да позволено будет делать любые глупости.

Светоч Справедливости некоторое время раздумывал, глядя на меня скептически, но когда его взгляд падал на Яблоню, усевшуюся в ногах госпожи Алмаз и воркующую с младенцем, его лицо невольно смягчалось. Челядь напряжённо ждала. Я ощутил спиной, что сзади встали близнецы, защищая меня от стрел; я уже прикидывал, как лучше закрыть собой Яблоню, когда Лучезарный вздохнул и произнёс:

– Ну что ж… Быть по сему.

Мы выиграли первый общий бой в этих стенах.

Жанна

Госпожа Бальшь приказала мне следовать за ней, и я не посмела ослушаться.

Я только оглянулась. Тхарайя смотрел на меня с лёгкой насмешливой улыбочкой и болезненной тревогой в глазах. Я чуть-чуть кивнула. Хотелось вцепиться в него изо всех сил, обвиться плющом, так, чтобы оторваться только вместе с кожей, кровью и нервами – а пришлось отпустить его самой и уйти самой.

Ради самого Тхарайя и ради маленького Эда, который проснулся в тронном зале и рассматривал, округлив глаза и приоткрыв рот, всю эту тёмную роскошь.

Как это глупая восторженная принцесса забыла свою старую примету?! Ведь если народ слишком радостно тебя приветствует, то во дворце не преминут окатить холодной водой с головы до ног! Пора уже привыкнуть и не огорчаться.

Госпожа Бальшь опиралась на мою руку на диво невесомо. Она совсем высохла от прожитых лет, как тростник по осени, до такого же лёгкого соломенного хруста, и казалась такой же хрупкой и беззащитной. Если забыть, что тростник, сгибаясь до земли, не ломается и в зимние метели…

Эда забрала Сейад – и он промолчал, только вертел по сторонам головкой, отражая глазами огоньки свечей. Не слишком-то ему всё это нравилось, но умный юный принц как-то понял, что кричать нельзя. Он вообще был очень умён, как, вероятно, Тхарайя в его лета, мой Эдуард. Определённо, говорящие, что младенцы обладают недоразвитыми душами, никогда не имели дела с настоящими живыми младенцами и рассуждают лишь умозрительно.

На моих друзей госпожа Бальшь смотрела прищуриваясь – думаю, не столько из-за ослабелого с годами зрения, сколько из мнительности. Ей моя свита как будто не слишком нравилась – но тут я ничего не могла поделать: если бы не они, я вообще не смогла бы отпустить Тхарайя под взором Сияющего. Но ко мне государыня благоволила.

– Ты смелая и разумная девчонка, Лиалешь, – говорила она своим пронзительным голосом, в котором слышался привычный холодок властности. – Тхарайя повезло с тобой. Он хорош в ночных утехах?

Отвечать было неловко – кроме моих друзей, вокруг была свита госпожи Бальшь, неприятные люди – и не отвечать было неловко. Я попыталась сменить тему.

– А как звали в юности государя? – спросила я, поддерживая госпожу Бальшь под острый локоть. – Ведь Сияющий и Фиал Правосудия – это не имена, а титулы?

Государыня резко рассмеялась.

– Ты не поверишь, малютка, – сказала она весело. – Я звала его Маноле, Барсёнок!

– Не Барс?! – спросила я потрясённо. – Но почему?

Госпожа Бальшь рассмеялась веселее.

– Потому что на Барса он был не похож! Он был толстый мальчик с плоским носиком, как у котёнка, с круглыми глазами – и такой же неуклюже-шустрый, как барсята. И лакомка.

Её свита отстала так, чтобы можно было подумать, будто они не слышат. Мы очень долго шли по подземным покоям, прекрасным и ужасным вместе, похожим на сновидение, а не на явь: ажурные арки открывали огромные залы без окон, залитые светом свечей и блеском золота; вверх вели пологие лестницы с полированными ступенями, укрытыми драгоценными коврами, в которых утопала нога; откуда-то сверху, из каменных цветов, лилась вода, журча, стекала по уступам из красного камня, гладкого как атлас, в точёные вызолоченные чаши, вырезанные в виде листьев, изогнутых под струями дождя… Наконец перед нами распахнули окованные золотом высокие двери с резным рельефом в виде райских птиц и удивительных соцветий – и волна благовоний, настоявшаяся, как старое вино, закружила мне голову. Мы добрались до владений вдовствующей королевы.

– Вот где ты будешь жить, – сказала госпожа Бальшь. – Рядом со мной. Любовниц твоего Тхарайя разместят дальше, хвостатую ведьму я ушлю к младшим принцессам, а ты будешь жить именно тут.

Солнечный свет, ослепительно яркий после пещерного сумрака дворца, заливал прекрасный покой, выходящий широкой террасой на висячий сад. Свод дивного зала поддерживали тонкие колонны, увитые плетистыми розами, солнечный свет сиял в зеркалах, в хрустальных безделушках на сердоликовых столиках,