в тринадцать лет Джейн была способна на остиновскую иронию и свободный косвенный стиль в отношении всего этого дела, а также предпринимательства и билетов, написав о "мистере Уилмоте из Уилмот-Лодж... представителе очень древней семьи, обладающем, кроме отцовского поместья, значительной долей в свинцовом руднике и билетом в лотерее"¹². Брак был буквальным делом молодой дворянки - общепризнанная истина. Хотя стратегическое мышление в романах до абсурда недостойно в самозабвенном стремлении многих второстепенных персонажей к благоразумию, оно достойно в самосознательном этическом развитии главных героев.

В эпоху Адама Смита и его французского влияния экономическая наука вышла далеко за рамки своего определения, данного Аристотелем и Ксенофонтом, как совет, как управлять имением, например, короля или мистера Уилмота. Буржуазную литературу и буржуазную экономику объединяет предмет расчета об обычной, неписаной жизни. Алессандро Манцони, итальянский Толстой, посвятил целую главу своего шедевра "Обрученные" (I Promessi Sposi; 1827, 1842; глава 12) объяснению страшных последствий вмешательства в рынок зерна во время голода. Экономист мог бы перепечатать ее для лекции по курсу "Экономика 101". Луиджи Эйнауди, выступавший за свободу торговли, а не за ее регулирование (libertà vs. controllo di commercio), писал в 1919 г., что "I Promessi Sposi" - "один из лучших трактатов по политической экономии, которые когда-либо были написаны".¹³ Мастер-строитель в пьесе Ибсена 1892 г. Хальвард Сольнес достигает своей выгоды и своего выхода за пределы мира, занимаясь чужими жизнями, например, жизнью своего талантливого молодого чертежника. Его беспокойство за молодых ("С молодыми... грядут перемены. . . . Тогда наступит конец Сольнесу, мастеру-строителю") - это беспокойство о созидательном разрушении, характерном для освобожденной экономики, которую буржуазия поддерживает, но затем регулярно ищет от нее защиты у государства.¹⁴

У Остин восхищение благоразумием подрывается, я говорю, когда оно проявляется только как благоразумие. Второстепенные персонажи часто проявляют идиотскую стратегию, матери подталкивают своих дочерей к брачному союзу с такой целеустремленностью, которая восхитила бы марксиста или экономиста Самуэльсона. О том, как Люси Стил преуспела в брачном бизнесе, Остин в "Разуме и чувствах" пишет: "Все поведение Люси в этом деле и благополучие, которое его увенчало, можно рассматривать как самый обнадеживающий пример того, что искреннее, неустанное внимание к собственным интересам, как бы ни препятствовали его продвижению, поможет добиться всех преимуществ фортуны, не жертвуя ни временем, ни совестью.Или, предвосхищая брачный аргумент мистера Грэдграйнда, обращенный к Луизе в "Тяжелых временах" Диккенса, рассмотрим предложение преподобного Коллина Элизабет в "Гордости и предубеждении":

Причины, по которым я решил жениться, заключаются, во-первых, в том, что я считаю правильным, чтобы каждый священнослужитель, находящийся в легких обстоятельствах (как я), подавал пример супружества в своем приходе. Во-вторых, я убежден, что это значительно увеличит мое счастье; и в-третьих, о чем, возможно, я должен был упомянуть раньше, - это особый совет очень благородной дамы, которую я имею честь называть своей покровительницей.¹⁶

Но главные герои никогда не рассуждают в таком исключительно благоразумном ключе. Они говорят не о марксистской или самуэльсоновской, а о смитианской экономике. Однажды я ответил одному экономисту-самуэльсонианцу, который предположил, что остальные шесть главных добродетелей могут быть поглощены Благоразумием как функцией U = P [Любовь, Справедливость, Мужество, Воздержание, Вера, Надежда], спросив его, женат ли он. Он признался, что женат. "А не окажете ли вы честь своей жене, - спросил я, - сказав: "Я совершенно убежден, что наш брак очень сильно прибавит мне счастья"?". Он понял, в чем дело. Он должен просто любить - это отдельное дело, в котором счастье возлюбленной побеждает все. С богословской точки зрения, такая любовь - дело благодати, агапэ. Как и лучшие герои Адама Смита, главные персонажи романов Остен и разговоры об их поведении всегда смешивают благоразумие с простой любовью, справедливостью, воздержанностью и нравственным мужеством. Во всяком случае, к последним страницам главные герои все-таки достигают такого восхитительного этического равновесия. Они борются за этическое равновесие, что и является единственной драмой.

Итак, Остин одобряет и разум, и чувствительность, как и Сэмюэл Ричардсон в романе "Памела, или Вознагражденная добродетель" (1740), а позднее Манцони и Ибсен. Среди традиционных главных добродетелей они превозносят, то есть, и благоразумие, и любовь. Именно такие добродетели почитаются большинством мужчин и всеми женщинами буржуазии. Джейн Остин здесь поразительно буржуазна, понимая это слово как похвалу, а не просто как еще одно слово для обозначения "вульгарного и жадного".

В цивилизации, уважающей бизнес, - а я предполагаю, что Джейн Остин стояла, улыбаясь, у ее дверей, - буржуа высоко ценит свое чувство. Не делая это целью своей жизни (если у него есть еще и здравый смысл), он выстраивает стратегию, хотя и не всегда правильно. Стратегией занимаются генералы (греч. strategos - "полководец"). Западная буржуазия увлекается "Искусством войны" Сунь-цзы (ок. V в. до н.э.), увлеченно читая его в самолетах, поскольку в нем главной добродетелью генерала/генерального директора считается не аристократическое мужество, а буржуазное благоразумие:

11. Древние называли умным бойцом того, кто не только побеждает, но и добивается победы с легкостью.

12. Поэтому его победы не приносят ему ни славы мудрости, ни похвалы мужества.

13. Он выигрывает свои сражения, не совершая ошибок.¹⁷

Франсуа Жюльен в 1996 г. писал, восхваляя такое древнекитайское военное и западное буржуазное представление о достижении успеха в войне или бизнесе путем манипулирования зарождающимся течением - не дожидаясь, пока потребуется героическая добродетель, когда события внизу будут развиваться с неостановимой силой. Жюльен отмечает, что такой буржуазный образ жизни благоразумен и эффективен. Но в западном понимании он негероичен. Искусство войны" - это не героические жесты, а, по выражению Жюльена, "эффективность".

Однако за отсутствие героизма, продолжает Жюльен, "приходится расплачиваться. . . . Противостояние миру [в греческом и западном стиле] - это способ освободиться от него. . . . [Оно обеспечивает] содержание героических историй и ликования [и, как он отмечает в другом месте, трагедии, которая в техническом греческом смысле отсутствует в китайской традиции]. . . . Через сопротивление мы можем проложить путь к свободе"¹⁸ Он утверждает, что китайские мудрецы объясняли более подробно, чем Макиавелли из "Князя", как быть успешным тираном. С этой точки зрения не случайно, что культура, подарившая нам истории о Прометее, Ахилле и Антигоне, дала нам также идею, пусть и несовершенную, свободы. Трагедия, безнадежное мужество - Роланд на перевале Ренсвальс, штурм форта Вагнер 54-м Массачусетским полком, голландский батальон, если бы только он действовал мужественно в Сребренице в 1995 году, - это выбор свободного человека.

В более древней западной традиции честь достается аристократическому жесту