— Тогда не простит мне его императорское величество! — вздохнул Самсонов и снова омрачился.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — воскликнул Купчик. — От его императорского величества и произойдет большая награда для вас лично. Вы ведь последним с поля сраженья ушли, а это, ваше высокопревосходительство, для закона пример, а для сердца императора наслаждение. Отчего бы ему не наградить вас, ваше высокопревосходительство?

Генерал искал утешения, и, разумеется, простые слова вестового пришлись ему по сердцу: обескураженный полководец только вчера повелевал сотнями тысяч нижних чинов, а ныне вверил свою судьбу одному. Вестовой вывел бы генерала из всех затруднений, если бы иные события не поторопились навстречу, вопреки воле и генерала, и канонира. Купчик ушел, чтобы найти тропу или дорогу, так как обессилевший генерал не мог двигаться прямо по полям и лесу. Купчик нашел дорогу, но впоследствии не нашел от дороги следа, по которому шел от генерала: солнце к тому времени успело испарить росу. Генерал безуспешно ждал возвращения Купчика свыше получаса, потом встал и, пройдя несколько шагов, неожиданно встретился с тем, кого так опасался.

Полковник Терехов шел навстречу генералу твердым шагом. Генерал затаил сердце, и ноги его подкосились.

— Бодрствуете еще, ваше высокопревосходительство? — спросил полковник, отыскивая прямой взор генерала. Но генерал прятал свой взгляд, волновался, потеряв способность отвечать.

— Мне неприятно, ваше высокопревосходительство, напоминать вам о благородстве.

— Я это знаю, полковник, однако при чем же тут вы? — еле пересилил себя генерал.

— Да, ваше высокопревосходительство, мне весьма неприятно брать на себя обязанность, чтобы напомнить вам. Но, к сожалению, служебный долг перед родиной повелевает. Как командующий армией вы должны поддержать авторитет всех русских генералов. Надеюсь, ваш револьвер заряжен?

Полковник старался сохранить профессиональное хладнокровие.

Он видел, как Самсонов неохотно расстегивал кобур, высвобождая револьвер, но помогать генералу в этом деле полковник не решался. Руки генерала напряженно дрожали, а онемевший язык бездействовал: потеряв дар к произношению слов, генерал еще не лишился разума.

Он поднял револьвер на высоту подбородка, но рука перестала повиноваться, и револьвер выпал на землю, оставаясь прикрепленным на шнуре.

Генерал стал пятиться назад, бросая на полковника взор, полный смирения и мольбы. Полковник поспешно нагнулся, отстегнул барашек, освободив таким образом генеральский револьвер от шнурка, выплетенного из мягкой свиной кожи.

— Ваше высокопревосходительство! Неужели вы и на меньшее, чем командовать армией, не способны?

Полковник сделал шаг вперед, генерал же, в свою очередь, совершил два шага назад: он прикрывал сердце рукой, полагая, что полковник возьмет, как точку прицеливания, это место.

— Не подставляйте же мне, ваше высокопревосходительство, лба: самоубийца поражает себя либо в висок, либо в сердце!

Полковник никогда не предполагал лично выполнять подобные функции, но он никому бы их и не доверил: он сознавал свой долг, который останется в сердце, но не на бумаге.

Звук выстрела из револьвера заглушила артиллерийская канонада, и генерал, быть может, не отличил этого звука от других.

15. Церемониал поспешного отхода

Ослепленный блеском разум истины не познает…

Вечером третьего сентября в ставке верховного главнокомандующего после четырехдневного панического настроения чинов штаба, вызванного поражением Второй русской армии, пробудилась стратегическая мысль: на юго-западном фронте армия генерала Рузского заняла оставленный австрийцами Львов, компенсировав таким образом потери в Восточной Пруссии.

Рузского в тот вечер возвели в герои, несмотря на то, что ничего героического не было во вступлении в порожний город. Верховный главнокомандующий, однако, уверил себя, что русские пробились во Львов через форты и цитадель, и сообщение ставки утверждало, что доблестные русские войска ворвались в город на австро-венгерских плечах. Чины ставки и верховный главнокомандующий не только поверили в свое измышление, а запросили в полночь штаб главнокомандующего северо-западным фронтом о том, может ли он освободившиеся там войска немедленно перебросить в варшавский район для развития наступательных операций на Берлин.

Правда, генерал Иванов, главнокомандующий фронтом, зная затаенную мысль верховного главнокомандующего, нарочито придержал развертывание дальнейшего наступления из-за опасения преждевременного изъятия у него войсковых частей, но великий князь тем не менее четвертого сентября подтвердил телеграфно французскому главному штабу, что русские наступательные операции по направлению к столице немцев будут продолжаться с непоколебимой энергией. В тот же день великий князь распорядился, чтобы армия Ренненкампфа предприняла наступление в направлении Бишофштейн — Растенбург, если армия обеспечит себя надлежащим образом со стороны кенигсбергской крепости.

Великий князь считал себя лично обязанным парижанам, прославившим его отличные ездовые способности всадника в тысяча девятьсот десятом году. Он тогда посетил столицу французской нации в качестве представителя царственной династии, и республиканским правительством был оказан ему лучший прием, с провозглашением заздравного многолетия; оказывается, лица императорской крови могли бывать достойными друзьями президента.

Высшая французская кавалерийская школа предоставила великому князю белую, арабской крови, лошадь для парадного выезда на Марсово поле. Однако породистая республиканская кобыла будто бы нарочито стремилась опозорить представителя отъявленной деспотической династии: в торжественный момент церемониала кобыла встала на дыбы. Великий князь сполз на землю по ее крупу и тем облегчил ей спину. Не смутившись, он, под восторженно-одобрительные восклицания праздной толпы, сел верхом, когда кобыла приняла нормальное положение; праздные французы, таким образом, одобрили великокняжескую находчивость.

Высшая французская кавалерийская школа подарила означенную лошадь великому князю в знак того, что кто животное укротил, тот и должен им владеть. Великий князь принял подарок с благодарностью, но в дальнейшем продолжать езду на подаренной арабской лошади все же не решался. Парижане напомнили великому князю о себе, представив восьмого сентября в ставку огромный пакет, в котором был французский лубок, выполненный лучшим художником прославленной столицы. Художник изобразил великого князя сидящим на подаренной лошади и непосредственно управляющим ходом артиллерийской стрельбы. Покоренная однажды кобыла напрягала выгнутую шею, но не поднималась на дыбы.

Текстовое содержание плаката утверждало, что великий князь, укротивший когда-то белую арабскую кобылу, усмирит и строптивую немецкую нацию. Великий князь был польщен, а потому и принял твердое решение — отдать распоряжение о наступлении армии Ренненкампфа. К полуночи, однако, он изменил собственное решение в пользу того, чтобы Первая армия держалась на месте, а десятого сентября согласился на ее глубокий отход. Стратегические мысли великого князя, следовательно, перемещались так же для него неожиданно, как неожиданно в свое время арабская кобыла встала на дыбы.

Вечером десятого сентября из ставки уезжала его супруга, обеспокоенная продвижением немцев: она лично могла бы разделить с мужем славу, но при поражении армии его утешительницей быть не могла.

Вагон великой княгини уходил во мрак ночи, поезд торопился, чтобы ко времени прибыть на станцию