Как полагала Лале – мрачность и грубость Влада объяснялась не врожденной чертой характера, а лишь желанием таким образом отпугивать от себя всех прочих и оставаться в условном безопасном одиночестве на территории вражеской страны. Подобно милому лесному ежику, что в случае опасности выпускает иголки и кажется максимально злым и угрожающим зверем.

Но поскольку они с Асланом стали Владу чуть ближе, надобность маски в общении с ними у него начинала понемногу отпадать, оттаивая, будто бы лед по весне. Пластина за пластиной, с едва появляющимися на поверхности каплями – но определенно в будущем ведущие к половодью.

И этот новый Влад нравился Лале не меньше Аслана (как, если она правильно могла расценивать – и самому Аслану). Юноши подружились друг с другом, кажется, даже быстрее – найдя Лале не предметом споров и дележки, а напротив, связующим их звеном. Собственно, поэтому они и продолжали до сих пор общаться с Владом, несмотря на то, что у просьбы дяди Мурада касательно него истек срок годности ровно тогда, когда он публично отрекся от престола и передал его Мехмеду.

И очевидно, ее новый друг не укрылся и от цепкого взора новоявленного султана.

Лале сжимает кулачки и, недовольно нахмурившись, заявляет:

– Я не делю людей на благородных и рабов.

– А и не надо делить, милая кузина. Судьба сама все разделила. Где мы? И где они? Ты – часть семьи султана. Который теперь, между прочим, я. Х-ха, все никак не привыкну. И я как падишах совсем не одобряю твоей дружбы с плебеями.

Лале чувствует, что на место отвращению к ее горлу теперь подступает гнев. Она еще может стерпеть, если что-то говорят о ней, но если при ней пытаются оскорблять ее друзей, пусть даже это новый недо-падишах, которых и читать-то толком не умеет..

Она с вызовом поднимает на него глаза:

– И что же в этом плохого?

На лице Мехмеда появляется страдальческая гримаса, будто он вынужден объяснять элементарные вещи недалекому ребенку:

– Ох, будто сама не знаешь.. В общем, пора, моя милая, с этим прекращать. И сближаться с теми, кто выше!

– И с кем же это, например? – теперь слова Лале выходят сквозь зубы с таким свистом, что больше напоминают шипение змеи.

– Ну.. – он хитро ухмыляется – например, твой царственный кузен не прочь принять тебя в свои единомышленники. И даже осыпать милостями.. если будешь умницей.

Он вдруг плотно хватает ее за запястье, и с силой притягивает руку к своему лицу, легонько куснув за кончик пальца.

Терпение Лале наполняется до краев, и теперь она уже, совершенно не думая о возможных последствиях такого поведения с султаном, вырывает руку и бросает на Мехмеда холодный бесстрастный взгляд:

– Уверена, что теперь, когда вы – султан, у вас будет достаточно единомышленников и без меня.

– Что?!

От ярости лицо Мехмеда краснеет за доли секунды:

– Так ты отвечаешь падишаху? Пошла прочь отсюда!

Лале быстро ставит шкатулку на стол (если бы она все это время не покоилась у нее на коленях – девушка про цель визита и забыла бы), кланяется, и спешно ретируется из покоев.

Но уже выходя, жалеет о том, что не смогла сдержать свой минутный порыв.

Мехмед очень злопамятен, а нет никаких сомнений в том, что сейчас она навлекла на себя его ярость. И кто знает, какой выход она найдет у ее кузина в ближайшем будущем, учитывая, что теперь, будучи султаном, он более не связан какими-либо ограничениями..

* * *

Из его покоев Лале сразу же спешит к летнему домику – она и так невероятно опаздывает, но не могла без видимых причин отказать Шахи-хатун в ее просьбе. Ее мысли вновь возвращаются к наставнице и странному стечению обстоятельств, которые больше походят на кем-то подстроенную череду событий, но Лале решает подумать об этом вечером.

Когда портрет уже будет у Сафие, и она, впервые за несколько недель сможет, наконец-таки, свободно вздохнуть, лежа в своей кровати, а не думать о том, сколько времени еще понадобится и успеет ли она до отъезда отряда Дамета. Очень уж ей не хотелось подводить Сафие-хатун. Если Лале бралась за какое-то дело, то предпочитала доводить его до конца.

Когда она забегает в пустой летний домик, Момпен, увидев хозяйку, начинает радостно прыгать вокруг нее.

– Извини, красавица – бормочет она, скручивая портрет Хасана – сейчас я убегаю. Но обещаю, что вернусь за тобой попозже, хорошо? Умница, веди себя тихо.

И вот уже через несколько мгновений Лале вновь выбегает, теперь уже из своего тайного места (которое, обретя более 4-х свидетелей – включая уже и Аслана – едва ли может продолжать именоваться «тайным») и бежит, покуда впереди не показывается вожделенная крыша конюшни.

Оглядевшись по сторонам на предмет отсутствия свидетелей, Лале быстро юркает в небольшую пристройку, служащую для хранения сена лошадей.

Когда Лале оказывается внутри, из тени неуверенно выходит силуэт. Убедившись, что это та, кого она ждала, а не незваный гость, Сафие широко улыбается и кидается к ней:

– Какое счастье, Лале-хатун, мы уж думали, вы не придете! Он готов?

Следом за возлюбленной выходит и Дамет. Лале, слегка смутившись, отворачивается и извлекает из-под полы платья свиток. Сафие взбудоражено топчется на месте:

– Дамет, сейчас ты его увидишь! Он чудо как хорош! Обещай мне смотреть на него каждый вечер и вспоминать меня!

Лале кажется, что на такую просьбу нельзя найти подходящего ответа, который бы не оскорбил Сафие, однако Дамету это удается:

– Я и так все время о тебе думаю. Но обещаю.

Наконец, девушка разворачивает свиток и перед молодыми возлюбленными предстает серое засаленное полотно. Дамет, чуть дернув бровью, тактично не оброняет ни слова, однако же Сафие изумленно выкатывает глаза, не скрывая эмоций:

– Что же это, Лале-хатун? А портрет?..

Лале оглядывается на предмет чего-либо, что может источать тепло. Конечно, печки здесь нет, но зато у окна в дощатой стене она обнаруживает каменный стол, на котором обычно крошат овощи для животных. За день он, должно быть, достаточно прогрелся на палящем чрез окно солнце так, чтобы обжигать.

Лале манит за собой Сафие и Дамета, и с картиной подбегает к столу, где аккуратно ее расправляет, сама с замиранием сердца ожидая эффекта. Она успела лишь нанести вязкую массу, но проверить слова учителя ей было некогда. Она и так из-за просьбы наставницы сильно опаздывала.

Мгновение не происходит ничего и кровь уже отходит от лица Лале, когда вдруг холст начинает постепенно меняться. Сквозь мутный слой на поверхности проступает портрет Сафие, становясь все четче и ярче.

Та, с кого писалась картина, в немом изумлении вскидывает руками:

– Что за чудо? Магия?

Лале снисходительно улыбается: