– Здесь? – я делаю паузу, давая ему понять всю нелепость его просьбы – сейчас?

– Да.

– Знаешь, я не привыкла работать ночью.. да и вообще, когда кто-то стоит над душой.

– Разве я стою над душой? – терпеливо уточняет Влад – я нарочно отодвинул стул подальше от стола, чтобы не мешать.

– И все же – упорствую я, начав скручивать портрет Хасана – думаю, что это не лучшая идея..

– И все же я вынужден настаивать – его голос тоже приобретает настойчивость соразмерно моему – я хочу убедиться, что в процессе работы ты обращаешься с полотнами достаточно бережно. Видишь ли, картины очень старые, и даже без твоей на то вины могут пострадать в процессе реставрации. Чтобы на тебя в таком случае не падала и тень подозрений, я хочу убедиться в аккуратности проведения этого процесса лично.

И опять он это делает!

Так подводит одно к другому, что теперь я вроде как и не могу отказаться без весомых причин. Потому что теперь это уже вроде как не его чертовски странная прихоть, а необходимая часть работы, при том еще, как по его словам, и меня избавляющая от лишних проблем.

Однако, это не значит, что я не понимаю, что к чему.

Недовольно вздохнув, все же сажусь.

Нерешительно перебираю инструменты, словно враз позабыв, какие и для чего надо использовать. Наконец, беру нужный и уже тянусь к картине, когда слышу тихое:

– Ты очень красивая.

Напрягаюсь.

Если за этим последует хоть одно резкое движение – примусь кричать и бежать. Но нет – Влад остается все на том же своем стуле. Даже не пытается пододвинуться поближе. Сидит там же и смотрит на меня горящими глазами, цепляющими каждое мое движение.

Молчу, думая, как на это реагировать.

В итоге неуверенно отзываюсь:

– Знаешь, вот теперь всё это действительно начинает напрягать. Ночь, картины, неуместные комплименты.. – киваю на полотно, к которому еще не успела приступить – может, оставить всё же эту затею до утра?

По выражению лица вижу, как его огорчают мои слова. Вздохнув, Влад чуть мотает головой:

– Нет, не стоит. Извини. Продолжай работу, я больше не стану отвлекать.

Странный. Все-таки Лео прав. Он чертовски странный.

Завести меня в два часа ночи на смотровую площадку, заставить работать при нем, а после отвешивать неуместные комплименты и еще при этом рассчитывать.. на что? Что я разулыбаюсь, как дурочка, и начну, краснея, его благодарить?

Странный. Странный, странный тип.

Опускаю голову так, чтобы часть волос упала вниз и не давала ему видеть моего лица. Эта небольшая, даже смехотворная преграда, все же несколько меня успокаивает.

К тому же, он и правда больше не пытается что-то говорить, что тоже немало упрощает ситуацию.

Нервными движениями начинаю работать над картиной. Вначале очень неспешно – боясь в таком настрое и впрямь что-то повредить. Вот это точно будет конфуз. Но с течением времени я начинаю набирать свою обычную скорость.

Даже забываю, что сейчас ночь, что в метре от меня, закинув ногу на ногу, сцепив пальцы замком и чуть склонив голову, сидит и пристально наблюдает Влад. Я вновь погружаюсь в работу, и через какое-то время звуки знакомым образом начинают доноситься до меня, будто из-под толщи воды..

-6-

1444 год, Османская империя.

Кабинет Димитриса.

Лале неуверенно мнется, но в итог стучит и чуть приоткрывает дверь. В комнате стоит ходжам Димитрис – как всегда с добродушной улыбкой на лице, предназначенной для его любимой ученицы:

– Принесли? Проходите же.

Он поспешно заводит ее внутрь, и опасливо высунувшись наружу на долю секунды, плотно закрывает дверь. Лале оглядывается – кабинет учителя заставлен художественными принадлежностями: мольберты, коробочки с углем, кисти..

Наконец, Лале делает то, ради чего пришла – разворачивает на столе портрет Хасана. Учитель оглядывает его нервным, даже опасливым, но при этом взбудораженным взглядом. Видно, что участие в происходящем его настолько же страшит, насколько волнует.

– Он еще не закончен – поясняет Лале – в последние недели совсем некогда было..

Последние недели они занималась только портретом Сафие, но сознаться в том, что она приступила еще к одному портрету – было бы слишком. Учитель понял ее тягу нарисовать лик покойного кузена, рискуя жизнью, но повторить подобное ради помощи Сафие-хатун.. этого бы он точно не понял.

А от ходжама Димитриса зависит сейчас слишком многое, чтобы Лале могла позволить себе не заботится о его мнении.

– Но уже и сейчас видно, насколько это взрослая работа. Творение мастера! У вас дар, Лале-хатун.

Девушка смущается и слегка краснеет. Учитель же в это время подходит к полкам и берет оттуда небольшой глиняный горшок. Вернувшись обратно, он протягивает его девушке:

– Лале-хатун, я очень надеюсь, что когда-нибудь вашу работу увидит и оценить весь мир. Но сейчас..

Лале принимает горшочек и аккуратно снимает с него ткань, открывая внутри какую-то вязкую массу. Учитель между тем продолжает, совершенно не реагируя на изумление Лале:

– Портрет нужно скрыть. Нельзя допустить, чтобы его увидели.

На мгновение Лале кажется, что учитель опять взялся за свое. Раз у него не получилось порвать ее набросок, он теперь решил его закрасить этой черной вязкой массой, и навсегда стереть тем самым с лица земли. Однако, его воодушевление заставляет ее слегка усомниться:

– Что это такое в горшочке?

– У себя на родине я воевал. Это была партизанская война, мы прятались в лесах. У нас было средство, чтобы скрыть от глаз противника важные документы. Например, карты. Это смесь воска и отваров трав – она долго и сложно готовится, но если нанести ее на полотно – его изображение будет скрыто.

– Навсегда? – ужасается Лале.

– Что вы, Лале-хатун! Чтобы оно вновь стало явном, достаточно лишь будет прогреть холст. Например, положить его на печь.

Теперь она уже удивленно хлопает ресницами.

Ничего подобного она прежде не слышала, но у нее нет никаких оснований не верить учителю. Ведь, если на то пошло, холст он тогда ей все-таки отдал. Если уж он хотел его уничтожить – незачем было так себе все усложнять и затягивать. Достаточно было его тогда порвать и все.

Заметив, что Лале все еще держит горшочек на вытянутых руках с некоторым сомнением, учитель накрывает кисти ее рук своими, побуждая взять вещь плотнее:

– Берите. Как только завершите портрет, покройте его тонким слоем этого средства и дайте немного просохнуть. После этого для всех непосвященных ваша работа будет казаться лишь слегка засаленным пустым куском холста.