Шрифт:
Закладка:
– Ты мальчик? Да? Значит, будущий воин. А раз так, должен быть сильный! Кто нас в старости с дядей Артёмом защищать станет, а? Жуй быстро!
И Вовка, с удивлением посмотрев на Тёму, принялся кушать. Сам же парень с тихой радостью смотрел, как его девушка кормит племянника, и думал о том, что вот так же она когда-нибудь станет кормить их собственных малышей. «Только бы выжила!» – прозвучало в его душе заклинанием.
***
Лёлю перевели на казарменное положение, и в доме Дандуковых стало совсем тихо и грустно. Целыми днями теперь оставались внутри лишь Маняша с Володей, который, лишившись единственного соратника по своим детским забавам, теперь был притихший. Сосредоточенно возился на полу с игрушками, – это были выкрашенные в разные цвета деревянные кубики, пирамидки и несколько лошадок, вырезанных из мягкой сосны.
Мальчик очень любил с ними играть прежде всего потому, что их можно было беспрепятственно грызть. У него росли молочные зубки, на которые попадалось многое. Потому бабушка старалась убирать всё опасное подальше, но разве от этого маленького полозуки, как она ласково его называла, что-то возможно скрыть? Хотя Володя уже и почти научился ходить, и теперь осторожно перемещался по дому, держась за что-нибудь и аккуратно переставляя крошечные ножки.
Маняша смотрела на него и радовалась и грустила одновременно. Счастье было заключено в этом маленьком тельце. Оно – продолжение их семьи, будущая надежда и опора, а ведь каждый день гибнут тысячи. Печаль была в напоминании: Володя был очень похож на своего отца, Константина, которого никогда не видел и уже не увидит. Только на фотографиях. Они там, у Вали в комоде, завернуты в особенную, алую тряпочку. Когда мальчик вырастет, он увидит, каким красивым был его отец.
И все-таки, хотя Володя скрашивал домашнее одиночество бабушки, в доме Дандуковых теперь царила грустная тишина. Маняша целый день строчила на швейной машинке, Валя пропадала в институте и детском саду. Больше никто не врывался свежим ветром, с румяными щеками и не кричал задорно с порога: «Привет честной компании!» Так Лёля делала очень часто, и все начинали улыбаться: заводила вернулась. Сразу становилось как-то живее, ярче, веселее.
Но теперь уже было не до веселья. Лёля была на службе, и всё шло к тому, что её тоже скоро отправят на фронт. Обстановка там становилась всё тяжелее. 4 июля сообщили, что наши войска после 250 дней оставили Севастополь. Через два дня прозвучала новость о боях западнее Воронежа. 23 июля сказали «В течение 22 июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районах Цымлянская, Новочеркасск». Значит, огненный вал неумолимо двигается на восток, в сторону Сталинграда и Астрахани.
25 июля, поздно вечером, неожиданно домой примчалась Лёля. Она была измученная, ещё сильнее похудела и напоминала мальчишку, который целый месяц провел в колхозе, помогая собирать урожай. Такой была загорелой, пыльной, с темными кругами под глазами, но абсолютно счастливая:
– Мамочка! Нас отправляют на фронт!
Глава 52
Не знаю, что на меня нашло. Забрался в одну из ямок и стал копать. Усердно махал сапёрной лопаткой, яростно отпихивая от себя землю как можно дальше, чтобы не сыпалась обратно. Пот сначала проступил на лбу, затем потёк струйками, а после перестал обращать на него внимание, как и на жажду. Я как-то не слишком подготовился к своему внезапному походу: шанцевый инструмент взял, а флягу прихватить забыл. О еде и говорить нечего.
Всё потому, что был очень злым. Хотелось доказать всем, и Ольге прежде всего, что я не зря тут ем вместе с ними, отдыхаю и вообще занимаю место в палатке. Что на мою раскладушку нашлось бы немало желающих, настоящих поисковиков, более достойных и опытных. На моё счастье, земля была жёсткой лишь сверху, примерно через полметра стала мягче. Так, будто кто-то раньше засыпал большую яму.
В какой-то момент мне послышался звонкий удар, – металл встретился с металлом, – и я замер. Радость взыграла во мне. Ого! Я что-то нашёл! Начал копать дальше, но уже помедленнее. Как мне ребята там говорили? Торопиться нельзя, можно повредить что-нибудь важное. Что-то такое, способное помочь в поисках погибших бойцов. Стал работать дальше, не обращая внимания на жару, и что во рту от жажды язык прилип к нёбу и губы склеились.
Вскоре у меня в руках была каска. Советская, – я это понял по её форме и красной звезде, которая едва проступала. Только не совсем обычная. С левой стороны её будто чем-то пропороли. «Осколок, наверное, пробил», – подумал я. Пришло в голову: если есть каска, значит, где-то тут рядом лежат останки бойца! А вдруг его сразу можно будет опознать? Продолжил копать, и снова удача – опять звонкий стук! Но меня постигло разочарование. То был какой-то бесполезный предмет. Ржавая, бесформенная, с торчащими острыми краями железка. Не знаю, от чего она. Может, деталь пулемёта или автомата? Или ещё чего-нибудь.
Мои раскопки продолжились ещё пару часов. Нашёл несколько полусгнивших досок, какие-то тряпки, сапог с наполовину оторванной резиновой подошвой. Но солнце стало клониться к западу, и я понял, что если не остановлюсь, то в лагерь возвращаться придётся в полной темноте. Едва ли получится, поскольку в ночной степи недолго заплутать. Отряхнулся и, ощущая себя героем, с твердым намерением завтра же сюда вернуться и продолжить, пошёл обратно.
В лагере мне устроили взбучку. Оказывается, пока я шлялся неизвестно где, меня всем лагерем искали после того, как вернулись. Ольга сообщила, что ушёл, но она ведь не знала, в каком направлении. Ребята решили, что я задумал удрать. Но как дойду пешком, если понятия не имею, куда идти? А ведь на такой жаре опасно: можно получить солнечный удар, и пока тебя отыщут, ты уже ласты склеишь. Поисковики даже махнули рукой на душ и ужин, хотя были грязны и голодны, и кинулись меня разыскивать. И тут я вот он, припёрся.
Герман Сергеевич построил всех, заставил выйти перед строем и прочитал короткую, жёсткую и в общем справедливую лекцию. Суть сводилась к одному: уход из лагеря без разрешения может быть приравнен к дезертирству. «Здесь не воинская часть, и время не военное, – сказал Крапов, – потому на первый
