Как и в России после 1917 года, театр в Индии был призван перевоспитать массы и мобилизовать их для борьбы перед лицом политической опасности («фашистских полчищ и чуждой <то есть британской> бюрократии»), которая угрожала всем свободам. По словам историка и искусствоведа Гиты Капур:

В 1940-х и 1950-х годах ИАНТ использует народные традиции, особенно в спектаклях, для выражения прогрессивных, ясных социалистических целей. В Индии, как и в других колониальных странах, применяется политический стиль <российских> народников[454].

Народные традиции использовались средним и высшим классами «во имя народа». То же самое относится и к литературе. В 1936 году Ассоциация прогрессивных писателей провела первую общенациональную встречу авторов, пишущих на разных индийских языках. По словам искусствоведа Яшодхара Далмия, Ассоциация «постановила рассматривать литературу как часть социальной реальности и борьбы с мракобесными тенденциями»[455]. Писатель Мулк Радж Ананд заявил, что такие тенденции включают в себя «почти нерушимую надстройку антропоморфной религии, устаревшие <феодальные> обычаи и верования»[456].

И Магда, и Ачария уже слышали и видели такие манифесты: их риторика была заимствована у европейских революционных художественных и политических движений начала века. Теперь та же самая мелодия звучала и в Индии, а образованные классы становились голосом нации.

Левые симпатии литераторов и художников, действовавших из лучших побуждений, сопровождались гораздо более грубым выражением поддержки и восхищения в адрес сталинизма на страницах выходившей большим тиражом национальной газеты «Times of India», в которой можно было найти статьи с такими заголовками, как «Я сидел на третьем месте от Сталина» (самодовольное сочинение Шауката Усмани, противника Ачарии с давних времен в Москве и Ташкенте); или биографические очерки о Сталине и его коллегах, в которых восхвалялись их действия и мотивы. Что должны были думать и чувствовать Магда и Ачария, видя неприкрытую пропаганду – фотографии женщин, выполняющих тяжелую физическую работу; надпись под изображением гласила: «В Москве женщины строят дома», а затем следовало обсуждение равенства полов в России, когда на самом деле эти женщины выполняли работу миллионов мужчин, погибших на войне и в сталинских чистках? В газете «Bombay Chronicle» от 22 июня 1947 года, в шестую годовщину вторжения нацистов в Советский Союз, они могли прочитать: «Сталинград – сценарий для эпоса» – статья сопровождалась фотографией Сталина, который возвышался над генералом Василевским как гениальный стратег, творец победы под Сталинградом.

В мире индийского современного искусства слово «прогрессивный» стало кодовым для обозначения отхода от художественных ценностей, которые культивировались в годы британского правления посредством художественного образования. Группа «Прогрессивные художники» заключила союз с Коммунистической партией и провела свои первые собрания в доме «Друзей Советского Союза» в Бомбее. Однако связи с коммунистами оказались недолговечным, и уже в 1948 году художник Фрэнсис Ньютон Соуза писал в выставочном каталоге, что искусство не должно служить идеологии. Тем не менее общая установка в новой независимой Индии была на социализм в советском стиле.

Как-то раз я зашла в гости к художнику Гиву Пателю в его мастерскую (в старом районе, где жила Магда, возле Уалкешвар-Роуд). Гив в течение тридцати пяти лет занимался медициной, одновременно будучи художником и поэтом. Скромный, источающий мягкость и благожелательность, в мешковатых штанах и в рубашке с открытым воротом, он хорошо знал русскую литературу.

Мы говорили о Магде. Я показывала репродукции ее картин и сетовала на ее одинокую, трудную, возможно даже трагическую, жизнь. На что Гив сказал: «Ну, она встретила Ачарию, и они были вместе до конца. Что бы там ни было, разве это не удача?»

Магда, целиком преданная своему искусству, и Ачария, захваченный своими утопическими идеалами и политической публицистикой, казались мне двойной звездой – одна пересекает орбиту другой, но на расстоянии в световые годы. Мне на память пришел портрет ее мужа в спокойной, медитативной позе, с такой любовью и теплотой написанный Магдой. Я вспомнила о том, что Ачария писал после смерти жены друзьям, и о его письмах к ее сестре в Швейцарию; как после ее смерти он делал все для устройства выставки картин Магды в Лондоне, пытаясь спасти ее от забвения. Ачария писал другу:

Я хочу сохранить этот дом как мемориальную галерею Магды.

<…> Я хочу, чтобы ее <неразборчиво> выставки продолжались и ее имя не забывалось. Благодаря ей люди стали более дружелюбно относиться ко мне. Я пытаюсь закончить свою автобиографию <неразборчиво>, хорошо ли, нет, но Магда хотела этого. <неразборчиво> это будет запись на память[457].

Многие биографы Ачарии с сожалением и недоумением отмечают, что после прибытия из Москвы в Берлин он отошел от активной борьбы за освобождение Индии. С этого момента они либо теряют интерес к его участию в политической жизни, либо вообще упускают его из виду, даже указывая неправильный год его возвращения в Индию и год смерти. Так, Ц. С. Субраманьям, самый авторитетный биограф Ачарии, отмечает с удивлением и разочарованием:

Его участие в освободительной борьбе и вклад в нее в этот период был на удивление весьма незначительным. Он прожил в Германии до начала 1935 года и еще 19 лет в Индии… Его жизнь закончилась в 1954 году, но его политическая деятельность, имевшая хоть какое-то отношение к движению за свободу, похоже, прекратилась за много лет до этого[458].

Это не совсем так. Ачария занимался политической деятельностью до конца жизни. Неутомимый агитатор, почти тридцать лет проработавший в международном анархистском движении, в Индии он стал одиноким борцом за идеалы, которые выходили за пределы освобождения страны и обращались к формам самоуправления, к идеалам, которые могли бы привести к долговременным изменениям в жизни всего человечества. В достойном Ачарии некрологе его друг-анархист писал:

невозможно себе представить, насколько трудно в одиночестве идти против течения, особенно в такой стране, как Индия. Бывшим «националистическим революционерам» было легко заявлять права на позиции, которые оставили вакантными «империалистические угнетатели». Ачария так не поступил.

Он оставался бескомпромиссным мятежником, и хотя век запретил ему говорить, он продолжал писать вплоть до своей смерти[459].

В Индии Ачария, убежденный анархист, продолжал работу, начатую в середине 1920-х. Хотя иногда он называл себя анархо-коммунистом, опыт в Советской России сделал его преданным последователем Бакунина, который считал, что «социализм без свободы является худшей формой рабства»[460]. В России Ачария и Магда стали свидетелями превращения разрушенной страны в диктатуру. Как пишет историк Пол Аврич,