Полчаса спустя корабль с островитянами, столпившимися у борта, прошел через риф, и машине дали команду «полный вперед».

Остатки мятежников, стоя в тени калофилловых деревьев, смотрели, как корабль уходит по широкой дуге на норд-вест.

Когда он превратился в пятнышко на горизонте, солдаты в составе трех мужчин и одной женщины сообразили, что с утра ничего не ели, и потихоньку ушли.

Нокики этого даже и не заметил.

Скоро корабль совсем скрылся из глаз. Впереди лежал лишь огромный пустой океан.

Птицы замолкли, дневной свет угасал. В кустах начали порхать светлячки, луна разостлала по морю серебряную ленту, а Нокики так и стоял.

Он смотрел на убегавшую вдаль лунную дорожку, не видя ее. Перед ним вставали картины далекого прошлого. Он видел сотни каноэ, целые плавучие деревни, несшие его предков по океану. Вспоминал имена островов, где они задерживались поколения на два, на три, пока молодые вновь не пускались на поиски утраченного рая.

Большие военные каноэ числом до пятидесяти гребцов высаживали на берега воинов. Победы и герои, свершившие их, увековечивались в танцах и песнях, известных каждому мальчику, еще не достигшему зрелых лет. Теперь эти песни звучали в ушах Нокики.

Так жил его народ с тех пор, как Накаа изгнал мужчин и женщин из рая и обрек на скитания по океану, на войну и странствия, на вечные поиски утраченного.

Даже пришествие белого человека мало что изменило вначале, но потом, с нарастающей быстротой, белые перекроили весь мир. Силой своего оружия они захватывали какие хотели земли, а заодно и живущих на них людей. Навязывали завоеванным свои законы вместо древних традиций и своего бога, чересчур строгого, вместо старых богов.

А люди, к стыду своему, поддавались. Протестовали слабо и недостаточно. Прислушивались в большинстве своем к белым, а те забивали им головы иноземными понятиями. Люди позволяли насмехаться над своими обычаями, пренебрегали своими знаниями, теряли почтение к тотемам. Стоит ли удивляться, что оскорбленные духи предков с презрением отвернулись от них?

Нокики всё ясней понимал, что движение под уклон началось с захвата этого острова. Их кочующий народ пришел сюда, как обычно, и занял Танакуатуа с присущей ему доблестью. Но больше этому не бывать. Век завоеваний пришел к концу.

Одна из причин — это белые, перекроившие мир и сделавшие прежнюю жизнь невозможной. Однако Нокики чувствовал, что зло заложено и в самом острове. Танакуатуа лишил отваги его людей.

Боевой дух убывал постепенно и вспыхнул лишь однажды, подарив им знаменитую победу 1916 года. После он снова стал меркнуть, и они превратились в трусливые, робкие существа, которых сегодня при нем загоняли на корабль. Последняя искра гордости умерла в них. Доблесть предков была напрасной, их победы ни во что не считались, их голосов не слушали. Потомки славных воинов позорно сдались, и это конец.

Лицо Нокики, освещенное луной, блестело от слез стыда и бессильного гнева. Он оплакивал героев, погибших напрасно, и свой униженный народ, и устаревшее слово «честь», и безвозвратно погибший мир.

Утром четверо ушедших вернулись. Мужчины почтительно сели в сторонке, женщина подала Нокики еду на зеленом листе и воду в кокосовой скорлупе.

После восхода все пятеро вернулись в опустевшую деревню. Нокики с лучшими костяными украшениями в ушах и носу стоял подобно статуе в своей хижине, а женщина расписывала его тело белыми и красными узорами, принятыми в их племени. Под конец она нарисовала у него на груди красного тотемного паука. После этого он надел на себя ожерелье из акульих зубов, черепаховую цепь, бусы из раковин, вставил в волосы резной гребень. Завершил дело бисерный пояс с длинным ножом. Нокики вышел из хижины и повел своих людей к двум горам.

На полпути он положил в траву белый камень.

— Здесь, — сказал он, — мы воздвигнем алтарь. Ступай к Древу Смерти, женщина, и сплети мне циновку из его листьев.

Женщина пристально посмотрела ему в глаза, склонила голову и ушла, а мужчины принялись собирать камни.

К полудню алтарь был достроен. После отдыха Нокики очертил перед алтарем могилу и начал копать. Он не позволил другим мужчинам помочь себе, и они ушли искать пищу.

Когда женщина вернулась, Нокики закончил свою работу. Она посмотрела на него и на дело его рук. Он молчал. Она развернула сплетенную ею циновку из листьев пандана и постелила рядом с открытой могилой. Когда стемнело, четверо других легли спать. Не спал лишь Нокики. Он сидел, глядя на океан, как и прошлой ночью, и видел большие плоты, плавучие хижины и боевые каноэ, несущие поколение за поколением в их отважную одиссею; видел, как они становятся призраками и уходят в небытие…

Когда небо стало серым, Нокики встал и возложил на алтарь приношения. Сидя на корточках, он смотрел поверх алтаря и могилы на восток и ждал Ау, бога восходящего солнца.

Когда высокие облака зажглись от первых лучей, Нокики запел. Остальные проснулись и стали смотреть.

Он допел, встал и простер руки к краешку солнца над морем, моля Ау, а через него и других богов, благословить их преданного слугу. Помолчал, будто ожидая ответа, кивнул дважды и приступил.

Именем Ау и меньших богов он проклял остров Танакуатуа, погубивший его народ. Проклял с севера на юг и с востока на запад, от двух вершин до черты отлива. Проклял почву его и скалы, горячие и холодные источники, плоды его и деревья. Проклял всё, что бегает, ползает и скачет на нем и летает над ним. Проклял корни в земле и живность в скальных прудах. Проклял в день, и в ночь, в сухой и дождливый сезоны, в бурю и в тишь. Его аудитория, никогда не слыхавшая столь всеобъемлющего проклятия, трепетала от страха.

Нокики между тем еще не закончил. При посредстве Ау он воззвал к самому Накаа, законодателю и судье, перед которым должен предстать каждый человек, уходящий из этого мира в страну теней. Он просил Накаа сделать остров Танакуатуа табу для всех людей, живущих на свете, на веки вечные; пусть всякий, кто захочет здесь поселиться, заболеет, умрет и рассыплется в прах; пусть ветер развеет его останки, чтобы ничего от него не осталось; пусть не увидит его дух Страны счастья, а будет ввергнут, как духи всех преступивших табу, в утыканную кольями яму.

Нокики завершил свое моление и постоял еще немного, глядя на восходящее солнце. Затем выхватил висящий на поясе нож, вонзил себе в грудь, пошатнулся и упал ничком на алтарь.

Его завернули в циновку из листьев пандана