Шрифт:
Закладка:
— Что известно о составе армии? — спросил Алан.
Каролина пожала плечами.
— Что их много. Кавалерия, пехота, маги.
— Нужно больше информации, — высказал вампир очевидную, в общем-то, мысль, с которой никто не стал спорить.
— И готовиться к войне, — продолжил парад очевидных мыслей Хаарт. — К оборонительной. Пока, как показывает практика, оборонятся мы не умеем.
— Вряд ли пять крупных армий будут действовать так же, как диверсионные группы Цитадели, — поставил тезис под сомнение Алан.
— А что им помешает? — отозвался лич. — И да. Надо вернуть Арантира до того, как эти… Розы к нам доберутся.
Глава 39
Магические оковы. Хотя я, наверное, преуменьшаю. Чтобы сковать меня, маги Цитадели сделали не оковы, а ОКОВИЩА. Меня переносят на покрытой рунами плите, закованным в цепи с ног до головы, к плите приделана клетка, на которой закреплены какие-то непростые кристаллы, а ещё вокруг меня несли булыжники, исписанные уже не рунами, а непонятной вязью. И, поскольку вся эта бижутерия подавляла способности некромантов, волокли живые люди. Мне их даже немного жаль, рабы ведь, по сути.
В Цитадель меня доставляли в страшной спешке. Небезосновательно опасались, что на моё спасение бросят значительные силы. Повезло им, потому что именно моё пленение мы с Хаартом и Аланом рассматривали как наименее возможное, не разработав на этот случай отдельных планов и стратегий. Впрочем, плен меня нисколько не пугал, я достаточно знаю о личах и некромантии, чтобы ничего не опасаться. Пока филактерия в безопасности, а она точно в безопасности, никакого вреда мне причинить не выйдет. Собственно, весь ущерб — сам факт моего пленения. Без моей силы Союз лишился, можно сказать, половины вооружённых сил. Хотя нет, не так. Половины наступательной армии. Вот, так правильно.
Впрочем, помимо чисто физического или магического вреда маги Цитадели ещё могли насиловать мою психику. И постоянно это делали с момента, как я оказался во внутренней темнице.
— Ты понимаешь, что тебя за спиной оскорбляют эти жалкие людишки, мнящие себя правителями? — разливался какой-то мужчина, тоже из Совета.
Я уже сбился со счёта, сколько их там.
— И что?
— Это оскорбления!
Я их иногда реально не понимаю.
— Для разумных, что так упорно пытаются мне доказать превосходство магов над простыми смертными, вы демонстрируете удивительное внимание к произнесённым простыми смертными словам. Я начинаю думать, что уверенность напускная. Что? Если какой-нибудь крестьянин назовёт тебя плохим словом, ты спать не сможешь?
Какое мне дело до слов? Какая разница, что говорят крестьяне, рыцари, да даже короли? Если я возьму свою армию и пойду туда, куда захочу, все они будут вынуждены молча смотреть. Действие, оно имеет значение. Слова мало что значат. Даже слова правителей значат куда меньше, чем об этом думают люди, от политики далёкие. Сегодня правители могут обкладывать друг друга матами, а завтра, когда ситуация поменяется, вежливо общаться.
— Они должны знать своё место! У них должно быть чувство ранга!
Хмыкнул бы, да из-за физиологии выйдет просто тихий выход.
— Глупо. Вы ничего не понимаете в управлении людьми.
Удивительно, что их внутренняя кухня всё ещё никуда не просочилась. Видимо, покидать Цитадель разрешено только тем, кто умеет держать язык за зубами. Мой собеседник ещё что-то говорил, но он успел меня утомить ещё полчаса назад, так что я его игнорировал.
На какое-то время меня оставили в одиночестве, но ненадолго. Неужели боятся, что я как-то разберусь в работе всего этого массива артефактов и заклинаний? И чтобы у меня не было времени на размышления, постоянно кого-то присылают поболтать?
— Что видят мои старые глаза? Они всё же сумели тебя спеленать, лич.
На этот раз ко мне спустилась женщина в возрасте. В «обычной» одежде, а не в мантиях, как все её предшественники. Я промолчал, ожидая очередного выносящего мне мозг разговора.
— Твою темницу создавала я. Когда ко мне пришли и сказали, кого собираются ловить, я чуть не рассмеялась им в лицо. Ты произвёл впечатление разумного, способного выкрутиться из любой ситуации.
Забавно.
— Разочаровал?
— Нисколько. Наоборот, очень занятно наблюдать, как ты выводишь из себя моих коллег, одного за другим.
— Они кретины, — даю свою оценку.
Женщина улыбается.
— Мне порой тоже так кажется, но дело не в них, а в тебе. Это ты выворачиваешь привычные и давно подтверждённые истины наизнанку. Этим и бесишь.
Любопытно.
— Значит, я постепенно довожу лучших людей Цитадели до белого каления? Тогда прошу, продолжайте меня посещать. Если через пару недель вы всем составом свихнётесь, это будет лучшая победа.
Женщина удивилась, а затем рассмеялась кашляющим смехом. Похоже, здоровье её подводит.
— Меня зовут Агфас. Если ты не согласишься сотрудничать с Цитаделью, то в конце попадёшь именно в мои руки. Я могу уничтожить тебя, развоплотить саму твою суть. Филактерия вернёт пустую выпотрошенную душу. Пустую оболочку, лишённую разума.
Мило, угрозы. Если бы я хотел задержаться здесь подольше, то мог бы изобразить… Что-нибудь, чтобы потянуть время. Но на деле я хочу отсюда убраться. Принимать предложение Цитадели я не буду ни в каком виде. Они не идиоты, и, согласись я сотрудничать, сначала разрушат Союз до основания, а только потом выпустят меня отсюда. Поэтому никакого сотрудничества, мы идеологически не найдём точек соприкосновения. А значит, нет смысла рассиживать здесь. Либо Агфас права и может меня уничтожить. Либо права тысячелетняя эльфийка, уверенная, что убить меня можно только в три этапа, сначала уничтожив филактерию, затем, разорвав какой-нибудь гадостью мой разум, добить физическое тело. В ином случае у меня есть некислый шанс остаться призрачной душой, которую можно снова поднять. Развиваться придётся с нуля, но это не смерть.
— Тогда готов сэкономить вам время. Я не буду сотрудничать. Давай, старушка, покажи, на что способна.
Агфас нахмурилась.
— Не терпится умереть?
— Я не боялся смерти раньше, не боюсь и сейчас. И мы никогда не договоримся. Слишком разные взгляды на мир. Вы не сможете убедить меня в своей правоте. Я не смогу убедить вас в том, что вы кретины.
Женщина пристально на меня смотрела. Лицо сделала серьёзное, будто о чём-то сложном размышляет.
— Ты не боишься за себя, я поняла. А всё то, что ты