Шрифт:
Закладка:
А информацию пленные американские моряки предоставили следующую: через три дня после них из Гонконга должна выйти ещё одно судно — винтовой шлюп с китайскими рабочими на борту. Их будет сто двадцать человек. Шлюп называется «Гретта», и он чуть больше «Калифорнии». Ну, раз три дня есть, то и решили все начальники экспедиции вернуться в Ново-Архангельск, новости узнать о войне с индейцами. Но в последний момент лейтенант Стасов решил проявить инициативу и предложил «Аврору» с ним во главе оставить барражировать прибрежные воды. Вдруг китобой попадётся. Или китайцев раньше повезут. Кох подумал и согласился.
Китайцев на берег не выгрузили. Всё же умерло двое от чего-то. Осмотр доктора Самуэля Бараты ясности не внёс. Не холера, не оспа… Чёрт его знает, чем китайцы заболели. Однако, решили подстраховаться и ни американцев, ни китайцев на берег пока не отпустили. Разделили их по разным кораблям и карантин выдерживали. С американскими моряками опять непонятно, что делать. Везти их в Калифорнию нельзя. Как ни крути, а действия их кораблей по отношению именно к этим трём судам, перевозящим китайских рабочих — настоящее пиратство.
Совсем другое дело — китобои американские, если попадутся. Они нарушили и американский закон и российский. Это нарушение границы и это браконьерство. Суд должен определить их судьбу. В море, на корабле судья — это капитан. Так что, согласно всем морским и сухопутным законам, капитан-лейтенант фон Кох мог осудить браконьеров. Мог присудить, вернее, обязан, конфискацию товара и корабля. Дальше чуть хуже. Смерть будет чрезмерным наказанием. Каторжные работы? Ну, нормально. Только где? И тут фон Кох вспомнил, что ему придётся общаться с губернатором Восточной Сибири Муравьёвым. А тому город и форт в устье Амура строить. Должен нуждаться в рабочей силе. Пусть американские браконьеры отрабатывают свою вину перед Российской империей, строя форты на её берегах.
На следующий день с самого утра уже с калмыками на борту «Мария» и «Салвадор» вышли на ловлю последнего шлюпа с китайцами. И прямо на выходе из бухты встретили «Аврору» сопровождающую трёхмачтовый шлюп, но не «Гретту». Возвращаться было нельзя, а то можно «Гретту» с китайцами пропустить. Хотелось фон Коху пообщаться со своим помощником, но в целом картина была ясна. Поймали китобоя, причем в отличие от англичан — это было судно раза в два превосходящее маленькую шхуну по грузоподъёмности, а следовательно, и товару на ней должно быть не на четыреста тысяч рублей, а гораздо больше. По внешнему виду шлюпа было видно, что добровольно сдаваться эти тоже не захотели. Часть фальшборта снесена и переломлен бушприт, который вместе с обрывками парусов и такелажа волочился вдоль правого борта. И ведь гады попали в «Аврору» отстреливаясь. В двух местах проломлен корпус выше ватерлинии. Опять ремонтировать придётся.
С двумя кораблями ловить корабль в океане сложнее и ещё вчера полосу вдоль берега решили оставить не прикрытыми, самим встать мористее и не на семь миль один от другого, а на десять. И полуденное солнце, неожиданно высунувшееся из-за облаков, осветило добычу, показывая, что поступили правильно. Примерно в двадцати пяти милях от острова Баранова на юг пробиралось судно. Ну, с гафельной паровой шхуной в скорости шлюпу идущему круто к ветру не равняться, через два часа с «Салвадора» дали предупредительный выстрел. На нём был американский флаг и в этот раз обошлось без стрельбы. Пока на «Гретте» опускали парус, пока спускали шлюпку, чтобы капитан прибыл на «Салвадор» подоспела запаздавшая «Мария» и, спустив паруса, стала с другой сторона от шлюпа. Капитан ругался, плевался, грозился, но не воевать же ему, находясь в плену, да и всё вооружение «Гретты» это два 32-фунтовый корронады, так китайских пиратов на лодочках отпугивать.
Ну, вот тех, кого хотели поймать, поймали, а флот Джунгарии увеличился на три корабля. Теперь ещё бы матросов на них найти. Эх как бы Александру Сергеевичу весточку передать.
Глава 25
Событие шестьдесят девятое
История рассудит нас.
Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»
Бамба с Мергенчи (умный на калмыцком) притаились за поворотом в подворотне на Миллионной улице. Они следили за этим домом уже две недели, и акция была спланирована очень тщательно. Напротив, но чуть в стороне стояла пролётка, на козлах которой закутавшись в брезентовый плащ делал вид, что спит сидя Кичик (маленький). В его задачу входило при появлении кареты, которую они ожидали, выехать навстречу и перегородить дорогу. Вот дальше было сложнее. Кичику нужно было устроить перебранку с кучером кареты, не долгую, но кричать громко, руками размахивать и всячески отвлекать этого человека, чтобы он и не вздумал обернуться назад.
Уже стемнело, было часов десять вечера, и на улице зажгли, хоть и довольно редко расположенные, газовые фонари. Света было не лишку, но поворачивающую к дому знакомую карету Кичик опознал легко, она была покрашена в кричащий красный цвет и покрыта позолотой. Калмык огрел лошадь кнутом, и та от неожиданности резко дёрнулась вперёд, преграждая дорогу карете.
— Разуй глаза, тетеря! — рявкнул кучер и натянул вожжи, осаживая двух своих красавцев жеребцов, которые оскалив зубы заржали, возмущаясь такому к себе отношению.
— Сам разуй, дурень, не видишь куда прёшь! — в полную силу лёгких гаркнул на кучера Кичик и даже соскочив с козел бросился к обидчику.
Народу было мало на улице, маршировали три солдата с унтер-офицером и шли вместе два мужика, по виду мастеровых. Оба явно были поддатые и громко разговаривали, перебивая один другого. Все шестеро остановились, чтобы понаблюдать за скандалом. Чем не развлечение?
Но долго перебранка не продлилась, извозчик уже через минуту другую заскочил к себе в пролётку, махнул рукой оппоненту, типа, ладно, о чём с тобой разговаривать? и поехал в сторону Невского.
Кучер, продолжая ругаться на олуха деревенского, сдал чуть назад и по широкой дуге повернул в подворотню, а там дальше к крыльцу большого трёхэтажного дома. Остановившись перед ступеньками, он спрыгнул на землю и открыл дверцу кареты, потом откинул складную ступеньку и предложил:
— Выходите, Ваше Высокопревосходительство, прибыли-с. Выходите-с.
Из темноты кареты не доносилось ни звука.
—