Секретарь понятливо кивнул, и через пару минут упомянутый граф уже низко кланялся чужому монарху.

— Дон Кальдера, рад, что вы нашли время откликнуться на нашу просьбу, — важно сказал король.

— Нашел время, Ваше Величество? — горько ответил тот. — Времени у меня сейчас много, а вот…

— А вот сына нет, хотели вы сказать, дон Кальдера? — участливо уточнил Жуан Второй. — С вами поступили в высшей степени подло. Вас обманули, и никто за это не ответил.

Граф промолчал, потому боль от потери не лишила его мозгов и он понимал, что обвинять Рамона Третьего опасно, даже при условии, что здесь находятся исключительно представители другого государства.

— Неужели вам не хотелось, чтобы виновники получили по заслугам, дон Кальдера? — вкрадчиво спросил король, сообразив, что ответа не дождется. — Ваш сын был подло убит. Вы собираетесь это так оставить?

— Возможно, это был несчастный случай… — пробормотал Кальдера.

— Вы сами в это верите? Да, дон Лара мог решить, что его подчиненные убили наследника мибийского короля и донну Болуарте, но дон Охеда знал, что это не так. Еще до ритуала он проводил поиск этих личностей.

Дон Кальдера дернулся и уставился на собеседника, силясь понять, говорит ли тот правду. Жуан Второй важно покивал в ответ, поскольку ему казалось, что подобное движение сделает его слова более вескими.

— То есть король Мибии точно знал, что мой мальчик погибнет, Ваше Величество?

Говорить, что король был не в самом лучшем состоянии и информацию до него могли не донести, Жуан Второй не стал. Это было не в его интересах.

— Ваш сын стал разменной монетой в политике, дон Кальдера. На кону стояло объединение стран. Одна жизнь — это совсем небольшая плата. Во всяком случае некоторые монархи думают именно так, не понимая, что иная утрата — горе не только для семьи, но и для страны в целом. Ваш сын был лучшим, дон Кальдера.

— Да, Ваше Величество, — убито согласился граф. — Мы никогда бы не согласились на ритуал, но нас убедили, что Гонсало непременно выживет и станет будущим монархом.

— Потому что он был этого достоин, дон Кальдера. Возможно, именно поэтому его и решили убрать? Как потенциального гениального политика?

— Не хотелось бы так думать, Ваше Величество.

— Но вы же не можете об этом не думать, дон Кальдера? Вы умный человек, сын наверняка пошел в вас, поэтому вы понимаете, что выбор, кого убить, был сделан не случайно.

— Выбирал король Гравиды, Ваше Величество.

— Но согласовывал король Мибии, дон Кальдера. И вот ваш сын мертв, а его — возглавит рано или поздно объединенную страну. Разве это справедливо?

— Нет, Ваше Величество. Но что я могу противопоставить королевской несправедливости?

— Справедливость Всевышнего, который говорил, что воздавать надо той же мерой. Сына за сына — и это будет справедливо.

Пафосные речи кейтарийского монарха гравидийского графа не обманули, поэтому последний сразу сообразил, что из него хотят сделать орудие по освобождению пути к трону для кейтарийцев. Внутреннего протеста граф не испытывал, разве что при мысли, что орудием его хотят сделать одноразовым. Сына уже не вернуть, но правильно разыграв эту комбинацию, можно получить преимущество для семьи. Граф Кальдера не обольщался: при отказе ему из этой палатки не выйти. Его вынесут, ночью и в мешке. Но отказываться он не собирался. Месть — это именно то, что жаждало его сердце.

— Ваше Величество, Всевышний говорил и о смирении…

— Смирение для черни, дон Кальдера.

— Покушение на королевскую семью превратит весь мой род в чернь, Ваше Величество. Разумеется, если кто-то останется в живых.

— Для этого должны догадаться о вашем участии, дон Кальдера. Мы, в лице короля Кейтара и двух кейтарийских принцев обеспечим нужным артефактом и гарантируем, что вашу семью преследовать не будут. Более того, ваша неоценимая помощь позволит встать очень близко к трону…

На самом деле конкретно этот кусок гравидийцу не достанется никогда, потому что Жуан Второй считал глупостью держать около себя способных на предательство людей. И клятву он сформулировал так, что ничего не мешало потом отдать приказ на устранение этого дона. Семью-то они его не тронут…

Глава 26

Все время, пока мы добирались до замка, Шарик нудел, что нерационально встраивать Убежище в замок. Как мне казалось, в нем говорило нежелание стыковать изделия Бельмонте и Мурильо. По мне, так вообще идеально: все, что пережило многолетнюю вражду, должно быть сведено в одном месте. И если все, что осталось от дона Леона, — это Убежище, так значит так оно и будет. В каком-то смысле, это тоже идеальное творение. Пусть оно не потрясает масштабами, зато имеет удивительные свойства. Хотя призрак Бельмонте и утверждал, что может перенести замок, сомневаюсь, что он сможет делать это постоянно. Пару раз — а потом энергия, накопленная в результате жертвоприношений, закончится. Было что-то неправильное в использовании того, что появилось как результат чужих мучений, но и просто выплеснуть энергию наружу означало полностью обесценить чужие смерти. Вопрос был философским и не имел однозначного решения.

— Шарик, ты предлагаешь вообще уничтожить Убежище? — не выдержал я, когда его нудение стало особо противным.

— С чего бы? — Он переступил лапами на моем плече. — Я предлагаю не складывать все яйца в одно гнездо.

— Мы и не складываем. Мы одно яйцо консервируем. На всякий пожарный случай. И вариантов у нас всего два: стыковка с замком или уничтожение. Возможно, позже мы безболезненно отстыкуем, но сейчас Убежище Мурильо будет питаться за счет запасенной Бельмонте энергии. Ты не находишь это правильным?

— Ну если рассмотреть в таком ключе, — тон Шарика стал донельзя довольным. — Дону Леону бы понравилось.

Разговор закончился вовремя, потому что мы как раз входили во двор. Дон Дорадо уже не валялся, а сидел, чуть покачиваясь и озираясь по сторонам, как будто забыл, где находится и что должен делать. Я даже немного забеспокоился, не слишком ли сильно стукнула его державка для факела.

— Дон Дорадо, как вы себя чувствуете? — бросился к нему встревоженный порталист.

Герцог тоже выразил озабоченность, но подходил он куда медленнее, чтобы нужная помощь была оказана до него. Оливарес же к соотечественнику отнесся без всякого интереса, привычно скривился и сделал вид умирающего от тяжелой и долгой дороги.

— Голова болит, — пожаловался