Представители сторон какое-то время бормочут что-то судье, а тот – в ответ, каждому по очереди. Тянутся минуты. Дыхание возвращается, тело вспоминает, что ему нужен воздух. Шумно вдыхаю, но никто не обращает внимания.

Наконец судья поворачивается ко мне и громким голосом просит встать.

– Вы понимаете, что ваше освобождение под залог возможно только при соблюдении строгих условий? Вы будете жить и каждую ночь находиться по адресу, о котором сообщите суду. Вы должны являться в местный полицейский участок каждые понедельник и четверг. Вы не можете получать документы на выезд из страны. И вы не должны подходить к Фарм-стрит ближе, чем на пятьсот метров. При несоблюдении хотя бы одного из этих условий или отсутствии на следующем слушании совершите отдельное правонарушение. Вам все понятно?

Киваю. Судья встает. Я так благодарен, что, несмотря на окончательно оформившееся обвинение в убийстве, мне хочется плакать. До того момента, пока девушка-охранник не подходит ко мне и не ведет обратно в камеру.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Он ведь отпустил меня. Разве он не отпустил меня?

Она смотрит на меня, будто я только что возник перед ней совершенно из ниоткуда.

– Все в порядке. Только успокойтесь немножко, – говорит она, заводит меня в камеру и запирает дверь.

Кровь приливает к голове и, кажется, вот-вот прорвется через глаза. Я не понимаю, что происходит, но очень хочется кричать.

Брожу туда-сюда по камере, пока не чувствую, как пол под ногами начинает подрагивать.

– Я хочу видеть своего солиситора! – ору я.

Слова просто отскакивают мне обратно в лицо. Комната спроектирована выдержать гораздо больше того, что я могу предложить.

Рухнув на пол, трясусь. В голове поднимается волна, которую мне надо усмирить. Он сказал: залог. Сказал ли? Или я вообразил? Проигрываю разговор снова и снова, и уверенность, которая была у меня еще несколько минут назад, понемногу растворяется. Он мог этого и не говорить. Мне не все было слышно. В какие-то моменты я с трудом слышал слова. Ну, и что теперь?

Как только испускаю еще один крик, открывается дверь и из нее выглядывает золотая голова. Молодая женщина. Симпатичная. Веселая.

– Елки зеленые, ну что ты так буянишь, лапуль? – задорно спрашивает она.

Я прыжком встаю на ноги, складываю руки.

– Он сказал: залог. Уверен, что сказал. Можете проверить? – лопочу я. – Пожалуйста. Мне нельзя в тюрьму.

– Что? Успокойся, дурачок. Мы просто оформляем тебя. Вот здесь у меня форма, которую надо заполнить. Видишь? – Она вручает мне форму, на которой написано «Залог». В каких-то квадратиках стоят галочки, остальные пустые.

– Значит, я могу идти?

– Да. Только дай минут десять и, как только мы покончим с бумажками, будешь свободен.

Сев на скамейку, даю волю слезам, пока наконец не открывается дверь и меня не выпускают на волю.

За железной дверью в предбаннике суда меня встречает Джен. Хочу обнять ее, но мое состояние, внешний вид моего тела останавливают меня.

– Вы ждали меня.

– Да, ждала. Как и обещала, когда вас забрали оформляться. Давайте уже свалим отсюда. – Она кивает на главный вход.

Иду за ней по улице, освещенной ярким, ранне-весенним небом. Меньше одного дня я был оторван от улицы, но уже чувствую, будто вернулся домой после долгой разлуки. Вместе с пылью проносящихся мимо автомобилей на меня обрушивается поток воспоминаний, которые восстанавливают мои связи с миром, снова соединяют меня с ним.

– Не до конца понимаю, как нам удалось, – рассуждает Джен.

Она резво шагает вперед, сканируя взглядом дорогу перед собой.

– Хороший судья, дерьмовый прокурор. В любом случае все отлично. Вы на свободе. Да, и для вас у меня припасен великолепный барристер. Встретитесь с ней на следующей неделе, в понедельник. Она хотела бы увидеться с вами как можно скорее, у себя в конторе.

– Как скоро, – сорвалось у меня с языка.

Раньше мне казалось, что дела в суде медленно перемалываются судебной системой со скоростью дела Джарндисов[2].

– Как вы слышали, следующее рассмотрение дела назначено через две недели, а пока вас нужно как следует проконсультировать. Мы должны действовать быстро, и, если честно, вам повезло, что Силк оказалась свободна.

Две недели – это так стремительно; как только представляю себе это, подкашиваются ноги. К марту я вернусь в зал суда для рассмотрения своего дела. Невнятно киваю, пытаясь при этом не отстать.

– Понедельник, два часа дня, Памп-уок-чемберс, пять. Пришлю вам письмо с деталями. Барристер Назрин Хан, – говорит она, выставив руку.

С визгом тормозит такси, и я не успеваю пробормотать «спасибо», как она запрыгивает внутрь. Дверь закрывает не сразу, успевая напутствовать меня:

– Вы должны найти деньги, Ксандер. Деньги – это ключ.

Я киваю и поднимаю руку, чтобы ей помахать, пока она захлопывает дверь.

– Увидимся в понедельник, – шевелит она губами в окно, когда машина отъезжает.

Подождав, пока такси не исчезнет из вида, я разворачиваюсь и иду в противоположном направлении. К Себу. Я обязан идти туда. Теперь это мой адрес, указанный при освобождении под залог. Он еще не знает, что мне придется жить у него. Он слишком вежлив, чтобы отказать. Но вряд ли именно такой он видел свою жизнь в ближайшее время. А я никак не могу помочь ему это исправить.

Ощущение земли под ногами успокаивает. Мне нужно что-то твердое и постоянное, пока все вокруг ускользает от меня. Пытаюсь собрать воедино разбросанные мысли. Последнее, что помню, – Нина. То, что она сказала. Вспоминая об этом снова, чувствую, как учащается пульс. «Ты всегда любил только ее образ, который сам же и создал».

В ее голосе слышалась ненависть или нечто похожее – возможно, обида. Вот это меня больше всего тревожит. Что она ранит меня только ради того, чтобы причинить боль. Однако теперь, думая о ней, вижу ее по-другому. Немного. Было что-то еще в ее голосе. Помимо печали. Какой-то еще оттенок. Проигрываю наш разговор в голове. Снова и снова, пока перехожу дороги и круговые перекрестки, пока иду по широким тротуарам и автомобильным мостам.

Я должен заставить ее заговорить.

* * *

Дом Себа. Освещенный огнями приближающегося вечера, он похож на то, каким я его помню. Стучу в дверь. Должно быть, Себ еще на работе, думаю я, но спустя несколько секунд дверь открывается, и на пороге стоит он. Выглядит ужасно. На нем джинсы и голубая в клетку рубашка, в которой, судя по всему, он только что спал.

Поднимаю руку, прошу ничего не говорить.

– Меня обвинили в