много рук, так как знал, что нет на свете руки, которая по своей охоте выпустила бы столько же серебра, сколько захватила. Для надзора за сборщиками налогов он назначил своих верных людей, и хотя они со всеми обращались учтиво, выполняя его приказ, однако он дал им власть казнить всякого, кто возьмет больше чем следует, сказал и верным людям, что тот из них, кто изменит ему, поплатится жизнью. Ему нечего было опасаться измены, потому что все знали, что он беспощаден, и боялись его. Знали также, что он справедлив и что он не станет убивать человека без вины или ради удовольствия.

И все же, несмотря на свою удачу, дожидаясь, пока пройдет зима, Ван Тигр постоянно гневался, потому что жизнь во дворах у правителя была ему не по душе. Нет, здесь не было никого, с кем он мог бы подружиться, да он и сам не хотел сближаться ни с кем, зная, что, пока люди его боятся, ему нетрудно будет сохранить свою власть над ними; а кроме того, он был не из тех, кто любит бражничать и заводить приятелей, и жил один, если не считать рябого племянника, которого держал всегда при себе на случай, если что-нибудь понадобится, и верного человека с заячьей губой, ставшего его главным телохранителем.

Правда, с тех пор как правитель состарился, он только и знал, что курил опиум, и все дела запутались, завелись раздоры и зависть; в ямыне толпились мелкие чиновники и родственники чиновников, желавшие легкой жизни. Один подкапывался под другого, и не переводились ссоры, месть и глубокая злоба. Но если это доходило до ушей старого правителя, он брался за трубку с опиумом или начинал думать о чем-нибудь другом, хорошо зная, что ему не исправить дела, и жил он во внутреннем дворе со старой женой и никуда не показывался без надобности. Но все же он старался выполнять свои обязанности правителя и каждый приемный день облекался в парадное платье, выходил в зал суда и, поднимаясь на возвышение, усаживался в кресло, откуда слушал дела.

Он делал, что мог, потому что был хороший человек и доброго сердца, и полагал, что вершит правосудие для тех, кто к нему приходит. Но он не знал, что каждому просителю приходилось платить всем, начиная с привратника, чтобы добраться до зала суда, и тому, кто не запасся серебром и не раздавал его направо и налево, нечего было и надеяться предстать перед правителем, и что каждый из советников, присутствовавших в зале вместе с правителем, получал свою долю. Старый правитель не знал и того, что он зависит от советников. Нет, он был стар, легко терялся, часто не понимал дела и стыдился сказать, что не понимает, а к концу дня впадал в дремоту и не слышал, что говорят, переспросить же боялся, чтобы не сказали, что он никуда не годен. И поневоле ему приходилось обращаться к советникам, которые не упускали случая польстить ему, и когда они говорили: «Ах, вот этот человек не прав, а этот человек прав!» – старый правитель торопливо соглашался и говорил: «Я и сам так думал, я и сам так думал!» И когда они заявляли: «Вот такого-то нужно побить палками, он нарушил закон!» – то старый правитель тоже шамкал: «Да, да, пускай его побьют палками!»

Чтобы скоротать время, Ван Тигр часто ходил в приемный зал посмотреть и послушать и, входя, садился в стороне, а верные люди и рябой племянник становились вокруг него, как подобает телохранителям, и он слышал и видел все, что творилось несправедливого. Сначала он говорил себе, что не стоит на все это обращать внимание: он – военачальник, и гражданские дела его не касаются, – он должен заботиться о солдатах, о том, чтобы они не жили праздной и распущенной жизнью ямыня; и не раз, гневаясь на то, что видел в приемном зале, он выходил вон и, в ярости набрасываясь на солдат, заставлял их маршировать и обучаться военному делу, несмотря на холод и ветер, и так облегчал свое сердце от тяжести гнева.

Но в душе он был человек справедливый и, день за днем видя несправедливость, не мог этого вынести и воспылал гневом против советников, которых слушался правитель, а больше всего – против старшего советника. Однако он знал, что бесполезно говорить об этом слабому старику. И все-таки иногда, прислушиваясь к тому, как вершатся дела, и сотни раз видя, что они вершатся несправедливо, он вставал с места и, едва сдерживая ярость, большими шагами выходил вон и бормотал про себя:

– Если весна придет не скоро, я убью кого-нибудь, сам того не желая!

А советники тоже его недолюбливали из-за того, что он получал большие доходы, и насмехались над ним, как над человеком грубым и стоящим ниже их по учености и воспитанию.

И вот однажды гнев его прорвался сразу и так, что он сам этого не ожидал, а началось это с сущей безделицы, как сильная буря начинается иногда легким ветерком, несущим маленькие, разорванные в клочья облака.

Как-то раз перед новым годом, когда заимодавцы ходят и собирают со всех долги, а должники прячутся от них куда придется, чтобы их не нашли до первого дня нового года, когда долгов уже нельзя требовать ни с кого до следующего года, старый правитель сидел на своем возвышении, разбирая дела последний раз в году.

В этот день Ван Тигр не мог найти себе дела и чувствовал себя особенно тревожно. Играть в кости он не хотел, чтобы его не увидели за этим занятием солдаты и не подумали, что им это тоже позволено; читать слишком много было нельзя, потому что романы и сказки расслабляют человека – в них слишком много вымысла и любовных историй, – а для того, чтобы читать философов, он был недостаточно учен. Ему не спалось, он встал и вместе со своими телохранителями вышел в приемный зал посмотреть, кто придет в этот день. Но в душе он едва сдерживался и тосковал о весне, и особенно потому, что последние десять дней было очень холодно, дождь лил не переставая, и люди его роптали, когда их выводили на ученье.

Он сидел на своем обычном месте, рассеянный и хмурый, и думал о том, что жизнь его лишена радостей и ни одной душе нет дела до того, жив он или умер. Спустя немного в комнату вошел один из городских богачей, которого он знал в лицо, так как ему и раньше случалось видеть его здесь. Это был городской ростовщик,