Шрифт:
Закладка:
- Помоги встать, - прошу. Или приказываю. Сам не понимаю. Но твердо знаю одно. Мне к Ире нужно и к нашему пацану. Как он там? Дышит ли сам?
- От ИВЛ вчера отключили, сам задышал, но еще в отделение не переводят,- словно прочитав мои мысли, докладывает Сохатый, но с места не двигается. Видимо, проигнорировал мою просьбу о помощи.
- Руку дай, - тянусь к нему. – Мне к моим нужно.
- Да полежал бы, - хмыкает Петька. Но руку протягивает. – Сейчас Ире позвоню. Она просила…
- Я сам, - преодолеваю чудовищную слабость. – Помоги, - прошу не в силах оторвать раненое плечо от койки.
Отец всегда говорил, что у меня высокий порог боли. Я ее чувствую, но могу с ней жить. Выживать могу. Плюю на нее и все.
С помощью Петьки сажусь на постели. В глазах темнеет от слабости. Плечо, сука, тянет. И еще где-то под шеей болит. Инстинктивно дотрагиваюсь до повязки и морщусь. Надо же, ранили, а я и не заметил.
- Вы куда это собрались? – вбегает в палату медсестра. – Вам лежать надо. Доктор не разрешает сразу вставать. Вы это понимаете? – тараторит она.
- Нет, - отрезаю на выдохе. – Мне к моим надо,
- Это безобразие какое-то! – негодующе фыркает сестричка и со всех ног бежит за подкреплением. Вот только этого мне сейчас и не хватало!
- Пойдем, - встаю через силу. Опираюсь на Петьку как на костыль. А он подставляет плечо.
- Криницкий, что за самодеятельность? – строго окликает поджарый доктор в очках. Сам Гаретов Леон Микаэлович. Сейчас задавит авторитетом.
- Лео, братан, да мы только в детскую реанимацию и обратно, - вступается за меня Сохатый. – У Степы сын родился. А он тут три дня валяется.
- Хорошо, - недовольно цедит доктор. – Люся, кресло-каталку, пожалуйста. И сопроводите нашего буйного пациента. А то еще навернется где-нибудь на лестнице. Нам потом опять собирай. А я в этот набор лего уже наигрался.
Глава 57
Три дня! Три проклятых дня в моей жизни, когда меня носило между небом и землей. Мой сын родился без меня. Ирка одна рожала. Сердце сжимается, стоит только подумать. Представить, каково ей одной пришлось. Как накрывало ее от испуга, наверное. За ребенка. Женщины всегда в первую очередь за детей боятся. Ну а если еще обо мне беспокоилась, то вообще кранты.
Понимаю, что рядом с ней были родственники. Договаривались, решали вопросики. Помогали. А я вместо помощи, капец сколько хлопот добавил. Баклан хренов. Еще кошу под умного!
Выперся на свою голову на запасную лестницу. В бэтмена решил поиграть. Допрыгался, сука! Останься я с Ирой, она бы доносила до конца срока. Вот где была моя главная задача… А я? На все наплевал. Герой хренов. Вот и доигрался. Хоть живой, слава тебе, Господи!
Инвалидная коляска беззвучно движется по абсолютно ровному полу. Реанимация. Отделение. Лифт и снова закрытые двери.
Бойкая медсестричка Люся нажимает в звонок, пристроенный около глухой двери. Ждем с минуту, другую. А затем, когда дверь приоткрывается, Люся роняет скороговоркой.
- Криницкий к сыну просится. Пропустишь?
- У нас нет такого ребенка, - слышится в ответ.
- Зорина, Ира Зорина, - встреваю поспешно. – Я ее муж. Пропустите, пожалуйста!
С той стороны двери худая строгая женщина зыркает меня внимательно, цепляется взглядом за перевязанное крыло и молчит.
«Пусть только скажет «нет», засужу нафиг», - размышляю, чуть прикрыв глаза. Не пускать не имеют права. Там Ира моя, сын.
- Да, пусть проходит, - кивает женщина и напряженно смотрит на коляску.
- Мы ее моем постоянно, - вступается Люся. – Нас же знаешь как Микаэлыч за стерильность гоняет.
- Проходите, - устало повторяет женщина. – В первой палате они.
Люся ввозит меня в святая святых, в детскую реанимацию, оставляя за дверью Петю Сохнова. Коляска медленно движется по широкому коридору, по обе стороны которого расположились палаты без дверей. Широкие своды облицованы белой плиткой, кругом горит свет, обычный и кварц, мерно пиликают приборы. Краем глаза мажу по кувезам, больше похожим на маленькие космические шатлы.
«Мой космонавт наверняка в таком же», - успеваю подумать, как Люся сворачивает куда-то в бок и въезжает в самую настоящую палату. Более обжитую и уютную.
«ВИП, наверное. Тесть или Петька постарались», - думаю, оглядываясь по сторонам. Первым делом смотрю на кувез, где болтает ногами и руками мой сын. В синих вязанных носках и в памперсе. Такой маленький и смешной человечек.
Перевожу взгляд на кресло рядом. Ира моя. Осунувшаяся, сгорбленная и печальная. Вяжет что-то. Вернее, глаза закрываются от усталости, голова падает на грудь, а в руках еще снует крючок, довязывая последние петли. Даже когда я подъезжаю ближе и делаю знак медсестре выйти, Ира не слышит. Засыпает.
Маленький клубок голубых толстых ниток катится по ноге и за малым не падает на пол. Инстинктивно перехватываю здоровой рукой. Ира дергается от резкого движения. Распахивает глаза.
- Степа, Степочка, - роняя крючок, охает изумленно. Бросается мне на грудь. Тычется носом в здоровое плечо. И ревет. Как маленькая плачет, будто от безысходности.
- Прости меня! – обхватываю ладонью ее затылок. – Прости, ели сможешь. Я дурак, Ир. Набитый дурак. Идиот. Но я люблю тебя. Очень люблю, - целую в макушку. Вдыхаю запах волос. Пусть и пропахших больницей и медикаментами, но свой, родной! – Мне не надо было туда соваться, - пытаюсь что-то объяснить, но Ира моя мотает головой.
- Степа, нет. Все позади, - выдыхает глухо и снова всхлипывает. Размазывает по щекам слезы и улыбается. – Ты жив. Малыш тоже. А это главное…
- Да, - прижимаю жену к себе. – хоть и с ранениями, но мы победили. Прорвемся, Ирочка.
- Уже прорвались, - сквозь слезы улыбается она. А меня кроет от переполняющих эмоций. Как после боя. Мы выжили. Мы вместе.
Все хорошо.
Даже представить боюсь, что было бы, если б наш сын не выжил. Простила бы тогда меня Ира? Да я и сам бы себя на ремни порвал.
- Имя придумала? – утираю тыльной стороной ладони
