яму. Участники похоронной процессии вынули платки и зажали носы, но смердило так, что никто не мог дольше оставаться возле гроба. С каждым порывом ветра запах становился все сильнее — прямо задохнуться можно. Никто уже не молился и не обращал внимания на покойника. Ньо падре Франсиско был в страшном смятении, чего с ним за всю жизнь не случалось, вы же понимаете, священники такие же люди, как и все мы. Падре то возводил глаза к небу, то опускал их долу, ведь его прямая обязанность — служить всем примером; чтобы ни произошло, он должен оставаться на своем месте и выполнять свой долг. Однако бедняга больше часа не вытерпел, в конце концов и он зажал нос руками, стал путаться в словах и запинаться, а пономарь перестал ему подсказывать, никто уже не молился, никто не обращал внимания ни на священника, ни на усопшего, что лежал в гробу, всех охватило отчаяние. Ньо падре Франсиско молча возвел глаза к небу и опустил их. Никто не догадывался, откуда эта вонь, это наказание божье. Похороны уважаемого человека превратились в карнавальное шествие, в клоунаду. И вдруг кто-то вспомнил о подобном происшествии на острове Санта-Лузия, эту историю у нас частенько рассказывали за бутылкой вина. Представьте себе, вонь исходила от тела ньо Лусио Алфамы, хотя и дня не прошло, как он умер. Видите ли, те, кто обмывал покойника, не сумели как следует прибрать тело, им было невдомек, что надо его плотно-плотно завернуть. Пока усопшего несли на кладбище, кожа от тряски лопнула, живот разошелся, кишки наружу, и ньо Лусио Алфама оказался в гробу весь в нечистотах. О, видеть такое и то ужасно, а уж пережить — и того хуже! Теперь сопровождающие шли впереди, потому что ветер дул им в лицо, а гроб с телом покойного, ньо падре Франсиско, его помощники и ребятишки с крестом и кропилом остались позади. Участники траурной процессии торопливо шагали вперед, спеша поскорее отдалиться от гроба. Им было не до приличий — падре Франсиско, молитвы, покойник никого больше не интересовали. В мгновение ока все смешалось, и началась кутерьма. Падре Франсиско не оставалось ничего иного, как спасаться бегством, бросив гроб с телом покойного на произвол судьбы. Он спешил присоединиться к остальным, но сопровождающие не захотели принять его в свою компанию и прогнали прочь. Молодежь — нахальные девчонки и развязные парни — мигом разбежалась кто куда. Не похороны, а горе горькое. Все попрятались по домам. На дороге остался один падре Франсиско в белом стихаре и красной накидке, а остальные исчезли. До кладбища дошли только священник и служки, падре поспешно осенил могилу крестом и удалился, гроб опустили в яму, засыпали землей, и лишь тогда падре Франсиско вернулся, чтобы совершить отпевание покойника. А что ему еще оставалось? Люди, которые сопровождали ньо Лусио Алфаму к его последнему прибежищу, говорят, долго болели — лежали пластом целых три месяца и четыре дня. Даже я, мои дорогие, никак не могла отделаться от этого гнусного запаха, он долго потом еще преследовал меня. И каждый день, стоило только сесть за стол, меня тошнило. До сих пор меня мучает совесть, что не проводила я как подобает ньо Лусио Алфаму в последний путь. Но даже ради спасения своей души я бы этого не смогла сделать. А кто бы вынес, скажите на милость, подобное испытание? Даже теперь, стоит мне только вспомнить об этих похоронах, к горлу подступает дурнота. Ты ведь бывала на Саосенте, Франсискинья, или нет? Я что-то запамятовала». — «Да, бывала, подружка, мне там делали операцию. Я слышала эту историю. Все об этом тогда говорили. Да, в таких делах надо соблюдать осторожность, надо хорошенько подготовить мертвеца, а не то могут возникнуть непредвиденные осложнения». Дона Франсискинья отлично разбиралась в этих вопросах, она нередко провожала в последний путь кого-нибудь из своей родни или родственников друзей — обмывала и обряжала их. Да, в таких делах надо быть осторожнее. Разговор заходит об умерших, о похоронах, а этот обряд требует уважения. Ньо Лусио Алфама был человеком почтенным, и потому подшучивать над ним не пристало. Нья Жожа сохраняет серьезность, но, если заглянуть в глубину ее глаз, можно заметить лукавые искорки, ей хочется чуть-чуть расслабиться, отпустить тормоза и снова начать очередной хвастливый рассказ, сдобрив его хитрой усмешкой. Ведь она такая живая, непосредственная, а эти печальные события происходили очень давно. Нья Жожа все еще пытается настроиться на торжественный лад и изо всех сил сдерживается, чтобы не ерзать на месте. На мгновение она замолкает, чтобы перевести дух, и проводит маленькой пухлой рукой с длинными пальцами по гладким и густым волосам, потом закуривает предложенную Валентиной сигарету, затягивается и с постным выражением лица (а как же иначе — ведь только что речь шла о похоронах!) начинает говорить, не умея, впрочем, скрыть своего удовольствия от этого занятия. «Вот я и твержу дочкам: «Девочки, когда придет мой черед отправиться в обитель святых угодников, вы должны меня хорошо подготовить. Мне понадобится кусочек ваты — вот такой», — она развела руками. И, потеряв над собой власть, неожиданно прыснула, и вот ее занесло, словно норовистого скакуна, она так и зашлась от хохота. Даже дона Жужу, всегда ровная и спокойная, не удержалась от улыбки, и, поскольку все уже высказались, нья Жужу вставила свое словечко: «Жожа, какой же это кусочек, это огромный кусок. Он для тебя чересчур велик». Жожа вызывающе: «Да, мне понадобится именно такой, а потом пусть меня хорошенько завернут в простыню, я не хочу, чтобы от меня воняло, когда гроб с моим телом понесут к месту вечного упокоения, — господи, помилуй. Когда я умру, надеюсь, что случится это лишь в глубокой старости, пусть меня как следует подготовят для погребения да еще залепят пластырем». Женщины больше не могут удержаться от смеха. Дона Жужу: «Да ты не в своем уме, милая, подумай, что ты такое плетешь». Мы с Валентиной с трудом сохраняем серьезный вид. Дона Франсискинья вступает в разговор: «Ой, Жожа, да как же тебе не совестно! Бедный ньо Лусио Алфама! Если б ему было известно в последний его час, что его ожидает после смерти, он бы умер от стыда». Жожа мгновенно утрачивает веселость. «Знаешь, подружка, пожалей-ка лучше детеныша саранчи, у него нет крыльев, чтобы летать, а ньо Лусио Алфаму жалеть нечего, он был человек добрый и образованный, слава господу, его дух витает теперь в звездном поднебесье. Мы должны уважать таких людей. И