Шрифт:
Закладка:
Келеборн хотел поспорить, однако передумал: нет смысла терять время, пытаясь доказать свою правоту тому, кто абсолютно уверен в собственной. А принадлежность к роду Денетора обычно приписывали себе те, кто хотел выглядеть авторитетнее, не имея других аргументов. Хотя… не альквалондскому лучнику осуждать кого-то за присваивание чужого имени.
«Всё это неважно, — мысленно одёрнул себя Тэлеро. — Главное, я скоро увижу Артанис. Кем бы мы ни были теперь, мы вместе, а это оправдывает любой пройденный ранее путь».
***
Поверхность воды искрилась, хотя рядом не было ни одного источника света. Небольшая плоская чаша, казалось, начала разрастаться, поглощая весь мир, преобразуя реальность в иллюзию, а видение — в жизнь.
Артанис многое хотела увидеть и многих, однако сердце требовало показать только…
Прогнав ненужные, мешающие сосредоточиться эмоции, дочь валинорского короля присмотрелась к искрящейся звёздами тьме воды.
И мельком увидела его лицо, сосредоточенно-напряжённое, глаза всматривались вдаль, в огонь. Пришла догадка: это видение из прошлого. Оно не нужно. Совершенно не нужно.
Налив ещё воды, королева без королевства спросила совет.
«Правь, — сказала вода, меняя обличия, — у тебя есть народ. Ты знаешь, что подданные важнее чётко очерченных границ. Можно править многими, не имея постоянной территории для жизни, не строя дворцов, обходясь лишь походными шатрами, наскоро сделанными из подручных материалов, однако пользуясь влиянием и авторитетом. А можно сидеть в пустом замке на необитаемой земле, называться владычицей и гордиться собой, но по нраву ли тебе такое правление? Ты знаешь ответ».
— Я прошла Хэлкараксэ, — напомнила себе Артанис, — училась у Мелиан. Я не простая эльфийка из глухих дебрей. Я королева. И буду носить этот титул достойно.
Примечание к части Песня "Белая дверь" Пугачёвой
О новой жизни
Она позволяла прижаться к себе, обхватить руками, не двигалась, чтобы не разорвать объятия, не отстранялась от поцелуев, но была слишком далека и холодна, словно неживая скульптура из редчайшего мрамора, прекрасная и холодная.
Голова эльфа кружилась, словно после слишком большого количества вина, перед глазами расплывался любимый силуэт, мерцал и дрожал, как будто Даэрон смотрел на Лутиэн сквозь пелену слёз.
Розовое закатное свечение неба окрашивало размытое прекрасное лицо в дивные нежные цвета, и менестрель, боясь, что рядом не любимая, а фантом, осыпал поцелуями щёки, лоб, губы, шею, убеждаясь с каждым прикосновением, что Лутиэн здесь, её можно ощущать, обожать и согреваться теплом безучастного бархатистого тела.
Желание стать единым целым с любимой давило на грудь, убивая все другие чувства и мысли, заглушая музыку, рождающуюся в сердце менестреля, обрывая лишь начатую мелодию. Ничто не имело значения, всё рухнуло в бездну и исчезло, осталась только Лутиэн и позволение целовать её прекрасное подсвеченное закатом лицо. Нарастало чувство страха, что любимая вот-вот исчезнет, и…
Конец.
Сияющие звёздами глаза вдруг сфокусировались на Даэроне, эльф вздрогнул от неожиданности, чуть отстранился и увидел, как призрачный силуэт обретает чёткие формы. Голова сначала закружилась сильнее, но ощущение падения резко прекратилось, и, снова чувствуя реальность и твёрдую опору, Даэрон понял, что внутри него образовалась пустота, спасение от которой совсем рядом — надо лишь не отпускать любимую из объятий, тогда есть шанс выжить…
— Ты должен поговорить с моим отцом, — холодно сказала Лутиэн, наматывая на палец прядь волос менестреля, критически рассматривая её, — спеть ему, насколько важна для Арды новая жизнь. Пойми, мы не должны подарить её только одному из Айнур, Эру не так замыслил. — Посмотрев на Даэрона внимательнее, принцесса вдруг заливисто рассмеялась. — Хотя, забудь всё, что я сказала. Мой отец не станет тебя слушать.
Менестрелю захотелось сказать, насколько обидно ранят его подобные слова, что он не заслужил насмешек и готов быть лучше и полезнее, достаточно лишь намекнуть, и он всё сделает, но вдруг эльф увидел в глазах любимой войну и словно провалился в бездну дыма, огня и удушающей вони, исходящей от горящей плоти и чёрной маслянистой жидкости, растёкшейся по окровавленным стенам. Даэрон увидел орков и… кого-то ещё — существ, очень отдалённо напоминавших эльфов, грязных, обросших, в язвах и волдырях, с жёлтыми и чёрными редкими зубами, кричащих что-то гадкое, хохочущих над умирающими…
Видение растаяло, Даэрон в ужасе затряс головой.
— Нельзя, — сказала Лутиэн, вставая с шелковистой травы, — чтобы новая жизнь была в одних руках.
«Новая жизнь, — подумал менестрель, — почему ты говоришь не о наших совместных детях? Почему не видишь меня своим мужем, любимая?»
Принцесса, закружившись, словно под одной ей слышимую музыку, прислонилась спиной к дереву, погладила ствол, подняла глаза к темнеющему небу.
— На следующем пиру, — мечтательно произнесла дочь Майэ Мелиан, — я хочу танцевать только с тобой, под твою арфу, под твой голос. Но для этого тебе придётся придумать что-то, гармонирующее с мелодией моей души. Думай обо мне, когда обнимаешь гриф, когда ласкаешь струны.
Даэрон почувствовал рвущийся из груди беззвучный крик отчаяния: «Как же так?! Ты не понимаешь, что я всегда, всегда думаю только о тебе?! И на совете, и во время пиров, и когда просто иду по коридорам Менегрота… Каждый вдох и выдох — это ты! Только ты!»
С мыслью, что всё бесполезно, менестрель опустил голову. Ему уже ничего не хотелось, навалилась убивающая волю усталость. Лутиэн подошла, тронула за подбородок, потянула вверх, посмотрела в глаза.
— Вставай, певец, — прощебетала принцесса, — пора браться за работу.
И Даэрон снова покорно подчинился.
Шанс доказать исключительность
Бальный зал, украшенный зеленоватыми фонарями, казался полупустым — в памяти ещё свежи были впечатления от совместных праздников с валинорскими эльфами.
Напоминая дориатрим, что большое свободное пространство удобно для весёлых танцев, Нимродель, схватив за руку Нимлот и юную племянницу
