В 1980 году на КПП СИЗО города Томска пришла 18-летняя яркая шатенка с дерзкими огоньками в глазах. Она явилась устроиться на работу. А та ей в большей степени была нужна, чтобы получить направление для поступления в Институт МВД (напомню: в советские годы изоляторы и тюрьмы входили в состав милицейского ведомства). Верочка мечтала быть следователем, но стала… надзирательницей.

Работа в тюрьме затянула. А после одного страшного ЧП она уже не смогла все бросить. Случилось вот что: несколько заключенных захватили медчасть, взяли в заложники медсестру. Вера Лещенко вела переговоры, и, по слухам, благодаря ей все могло бы закончиться бескровно, но взорвалась дверь кабинета. Вера получила ранение, была контужена (за что получила удостоверение участника боевых действий). После того инцидента она решила, что Бог спас ее для того, чтобы она помогала людям.

— Потом она еще не раз участвовала в переговорах во время подавления бунтов заключенных, — рассказывает ее коллега. — Времена были страшные. Тогда никто и разговаривать с уголовниками особенно не хотел. А она была уверена, что нужно пытаться убедить, увещевать. Лещенко раскрывала и жестокие преступления внутри тюрьмы, среди арестантов (в том числе убийства). Проходя через такие испытания, она молилась о положительном исходе, о том, чтобы вернуться домой живой, — там ждал маленький ребенок.

У надзирательницы Веры Гавриловны была семья: муж-пограничник и дочка Надюшка («детеныш», как она ее ласково называла).

Тюрьма, как говорил Петр Первый, ремесло окаянное, и для дела сего скорбного нужны люди твердые, добрые и веселые. Именно такой и была Вера Гавриловна.

Говорила с заключенными она на одном языке. Они же ее одновременно и уважали, и боялись. Прозвища у нее были «Оперша ВГ» и «Милейшая» (она часто обращалась к заключенным: «Милейший!» — при этом голос был очень строгий, от него кровь стыла в жилах).

— Мама часто и со мной разговаривала на тюремном сленге, — рассказывает дочь Надежда. — Помню (мне было лет пять) фразу: «Не стой на "продоле"». Это означало «не стой в коридоре, проходи в комнату». Поскольку мама бесконечно пропадала на работе, иногда единственной возможностью ее увидеть было прийти в СИЗО. И я приходила. Один раз меня выпустили погулять по коридору, где располагались камеры с заключенными… А вообще тюрьмы я с детства не боялась. Мама всегда говорила, что тюрьма — «наш дом родной» и что тюрьма ее в люди вывела.

— Однажды вечером в ее кабинет в томском СИЗО кто-то постучался, — рассказывает бывший коллега. — Дверь открылась, а там — следственно-арестованный. Вера Гавриловна сначала испугалась, но он ее успокоил. Заключенный сказал: «Гражданин начальник, у нас камера открыта, закройте ее на ключ, пожалуйста». Лещенко потом говорила: «Были и такие сознательные зэки!»

А потом Веру Гавриловну направили служить на Камчатку. Она стала начальником колонии в селе Мильково. Изначально там была тюремная больница, которую преобразовали в воспитательную колонию с участком для женской исправительной колонии.

— Когда Лещенко туда приехала, там уже сложился сугубо мужской коллектив, — рассказывает ветеран ФСИН. — Нарушений была масса. Лещенко попыталась навести порядок, но ей указали на место. Они не знали, с кем имеют дело. Пришлось ей буквально применить физическую силу. Как сама она рассказывала, «в рыло вчесала». Вот это женщина! И это притом что она всегда была очень ухоженной и красивой.

Какое-то время Лещенко жила прямо на территории колонии в комнате для длительных свиданий осужденных с родственниками.

— Это чистая правда, — подтверждает дочь Надежда. — Я первое время даже стеснялась говорить одноклассникам, где живу, дабы не шокировать. Но зато маме было близко на работу ходить (смеется). Приходилось ей, думаю, нелегко, но она никогда не унывала. И многих поражала своими неординарными поступками. Помню историю. Как-то на Камчатке два друга что-то украли. Одного родители смогли отмазать от тюрьмы и отправили в армию, а другой сел в колонию. И тот, который в армии, письмо другу прислал, где рассказал, как хорошо у них: есть алкоголь, «весело, гуляем, особо ничего не делаем». Мама это прочитала (переписка же цензурируется) и написала письмо начальнику воинской части. «Прошу оградить наших заключенных от таких защитников Отечества, дабы не портили им моральной настрой и не разлагали наших воспитуемых». После этого тот друг письмо написал уже в другой тональности: что он исправился, у них дисциплина, и он рад служить Родине. Видимо, начальник части мощно ему всыпал (смеется).

Время тогда было тяжелое и для заключенных, и для сотрудников (питались все из одного котла), и в принципе для страны. Зарплату задерживали, периодически не было отопления и света (уроки я делала при свече). Денег даже на еду не хватало. Ели мы с мамой обычно вымоченную соленую рыбу. Хотя иногда и ее не было… Я прожила так год, потом меня мама отправила в Томск к тете, где я отучилась половину шестого класса, а потом мы переехали уже в Екатеринбург.

Вера Гавриловна и та самая кошка-путешественница (фото из семейного архива)

В камчатской колонии привязалась к Вере Гавриловне кошка Катя. Пока Лещенко жила на зоне, та все время была около нее. Но Лещенко получила разнарядку в Екатеринбург, пришла пора расставаться. Когда Вера Гавриловна собирала вещи, Катя спряталась в чемодан да так и попала в самолет. До самой смерти кошка признавала только Веру Гавриловну, никому больше ни гладить, ни даже кормить себя не давала.

Екатеринбург. Улица Репина, 4. СИЗО № 1

Летом 2022 года я проверила это учреждение в качестве члена СПЧ. Проблемы в «Екатеринбургском централе» всё те же, что и везде: не во всех камерах ремонт, есть перелимит (люди спали на полу). На территории СИЗО семь корпусов, в которых содержатся разные категории заключенных. В одном из них «первоходы», в другом — рецидивисты, в третьем — больные и т. д. Проходя по корпусам, я представляла, как вот так же здесь шла Вера Лещенко.

У СИЗО № 1 страшное прошлое. В советские годы здесь исполняли смертные приговоры. Происходило это, как рассказывают ветераны, в подвалах под помещениями, где сейчас располагаются комнаты свиданий. Так вот, в руки Веры Гавриловны, когда она стала начальником органалитического отдела СИЗО, попали «расстрельные карточки». Видимо, ее это потрясло, и, возможно, именно тогда к ней впервые пришла мысль о монастыре.

— Заключенных стала очень жалеть, — воспоминает один из бывших сотрудников СИЗО. — Иногда, как говорила, ловила себя на мысли, что тюрьма — это и есть монастырь, только адский. Задача у тюрьмы и