Шрифт:
Закладка:
Может, и брехня, только я ничему такому не удивился бы. И волки сыты… а на овец плевать.
Ни один писатель, ни один режиссер никогда не сможет передать вам картину фаталистской философии заключенного в полной мере. Те, у кого ВИЧ, стоят на учете в тюремной больнице, и систематически сдают анализ на вирусную нагрузку. «Ну как, – спрашиваете вы их, – что показали анализы?» – «Да пиздец, – лениво отвечают они, дернув плечом, и продолжают смотреть телик, висящий под потолком в углу барака, – до сотни упало. Говорят, срочно нужно проходить терапию».
ВИЧ – это пустяк, ерунда. Он страшен для розовых шелковых простыней, для галстуков с золотым зажимом, для гольфиков и косичек, спешащих в школу, для барбекю за домом и подарочных коробочек из дорогой бумаги с безделушками внутри. Для тех, кто живет. И не видит смерти в ближайшие лет двести.
А мне столько и не надо. Мне, если откровенно, хватило бы и десяти. Пяти. Двух лет жизни. Только бы за пределами этих стен.
Плевал я на ВИЧ. Тут он у каждого пятого. В него не верят. Его не боятся. Смерть от него абстрактна и запредельно далека. Когда вам ставят этот диагноз здесь, ваша жизнь не рушится. Она уже разрушена и строится заново, только теперь по иному сценарию, в котором всем на все насрать.
Я никогда не употреблял героин, но ВИЧ в моей крови не стал для меня сюрпризом. Я бы удивился, если бы его не было. Здесь он у каждого пятого. Через месяц, после того, как я стану шлюхой, меня пустят по кругу восемь человек.
* * *
Она сидела на полу перед печкой.
Поначалу огонь был слабый: плотные пачки тлели, но не разгорались. Времени на то, чтобы сжигать купюры по одной, у нее не было. Но, поискав, Нина нашла бутылек с жидкостью для розжига, и дело пошло.
Она смотрела в раскрытую пасть печи, а потом обернулась на Марину, и женщину охватил ужас: взгляд Нины светился безумием. На губах застыла еле уловимая улыбка. Сумка с деньгами валялась у ее ног. Она снова повернулась к печи, сунула руку в сумку, не глядя достала очередную пачку денег и закинула в топку.
– Я люблю смотреть на огонь, – сказала она, завороженно наблюдая, как языки пламени пожирают бумагу. – В этом есть какая-то магия.
Из-за двери доносились крики Винстона и Токаря.
– Нина, какого черта?!
– Открой дверь, сука, ты че удумала?!
– Что происходит?
Нина скосилась на дверь. Задвижка жалобно скулила под натиском Токаря. Еще пара мгновений, и они ее попросту вырвут с корнем. Но Нину это не слишком волновало: облитые горючим, пачки исчезали в печи одна за одной, еще немного, и она сожжет их все.
– Все хорошо, милый. Я спасаю тебя, – крикнула она.
– Ты о чем? Открой нам, девочка моя.
– Тварь, я тебе башку оторву, – истерично завопил Винстон.
– Помнишь, ты рассказывал мне о своем мире. Говорил, что есть поступки, совершив которые, человек навсегда покрывает себя позором, изгоняется из стаи, волчьей стаи себе подобных…
Токарь схватился за ручку обеими руками и что есть сил дернул дверь на себя. Раздался треск. Головы мужчин осыпало пылью и штукатуркой. Задвижка изогнулась, но все еще удерживала дверь закрытой.
– Нина, хватит чудить, я вырву дверь к херам собачьим!
– …Весь этот бред так важен для тебя, – склонив голову набок, Нина смотрела на огонь, – что мой долг, как любящей женщины, уберечь тебя от несмываемой грязи, – она прыснула смехом, и по тому, какой это был смех, Марина окончательно поняла: перед ней сумасшедшая. – Ты уже переступил черту, из-за которой нет возврата, когда засунул язык в мой поганый рот после того, как я ублажала тебя им. Твоя маленькая, никчемная вселенная уже начала отвергать тебя…
– Че ты несешь, идиотка?! – завопил Винстон и пихнул Токаря в плечо. – Ломай чертову дверь, хватит копаться.
– Сейчас.
Новый рывок. Пара шурупов, державших задвижку, упала на пол вместе с щепками, но оставшиеся два продолжали сопротивляться.
– …Этого тебе уже не исправить, – слышали они голос Нины. – В твоем загнивающем мире – жестоком и примитивном – за подобное людей загоняют на галеры, заставляют делать самую грязную работу. Принуждают ходить на четвереньках и… – Она бросила следующую пачку долларов в печь и договорила, – насилуют.
– Она ментов вызвала, – чуть не заплакав от своей догадки, сказал Винстон, – а сейчас просто время тянет.
– Рехнулся? Никого она не вызвала.
– Да точно тебе говорю! У-у-у, сучка, я ей шею сломаю.
Токарь схватил друга за грудки.
– Только тронь ее хотя бы пальцем.
Глаза Винстона превратились в две узкие полоски, тело его напряглось, и Токарь подумал, что сейчас Винстон попытается его ударить. Он немного отстранил голову, пряча челюсть и выставив вперед плечо, но Винстон лишь презрительно фыркнул.
– Ласты убери, Ромео, – зашипел Винстон. – И заканчивай этот балаган.
– Как вы называете этих людей? – задумавшись, Нина постучала ноготком по подбородку. – Вспоминается что-то из детства, из старых фильмов о тюрьмах. «Опущенные»? Нет-нет, там что-то другое, ты говорил, я помню. Что-то более поэтичное. Ах да! Вспомнила. Сегодня вы называете их «обиженными». Всеобщая гуманизация коснулась и вашего мира. Какая корректность, – она хохотнула, и в печку отправилась следующая пачка. – Вместо грубого и унизительного «опущенный» – толерантное «обиженный»…
Она взяла из сумки последнюю пачку десятидолларовых, и в этот момент дверь с грохотом и треском распахнулась.
– …Но я не дам тебе скатиться на самое дно, милый.
Мужчины ввалились в комнату и замерли на месте.
Нина сидела на полу и спокойно смотрела на них снизу вверх глазами безумца. Понимая, что у нее есть не больше
