бы кто-то был. Продать его было жалко, как всегда, в таких случаях теплилась необъяснимая надежда, что дом этот пригодится еще когда-то, что мы приедем сюда еще, соберемся все вместе.

Сначала сдавали молодой семье – своим, деревенским. Потом узбекам – торговцам на рынке в соседнем райцентре. Последние несколько лет – армянам. Два года назад квартиранты-армяне купили избу на другом конце деревни и выехали, забрав из нашей все, что можно было забрать, от старенькой, но работающей еще бабушкиной газовой плиты до железной скобы у порога для очистки обуви от грязи.

Отец, приехавший принимать дом, неделю вывозил мусор из сада – под черемухой последние жильцы устроили выгребную яму. Тогда же решил привести дом в божеский вид, восстановить: «Будет мне дача».

Какая может быть дача в 700 километрах от Кызыла, в аварийном доме – не уточнил. Но добавил, что со временем из Тувы они все равно уедут – жизни русскому человеку в республике нет. Обоснуются в соседнем Красноярске. Вот там-то – до деревни 120 километров – дачка и пригодится, не в городе же в четырех стенах сидеть. О том, что 120 – тоже не ближний свет, что купить деревенский дом можно и под Красноярском, ближе, – слышать не хотел. «Есть у нас Успенка, и есть. Зачем еще что-то?»

Со стороны, на расстоянии, довод отца мне казался логичным. Взялся – значит, надо. Значит, справится. И мы радовались – я и мама – тихой радостью праздных людей, издали наблюдающих за трудным, большим делом взвалившего на себя ответственность человека. Особенно радовалась мать – в этом доме она родилась и выросла (отец – из Белоруссии). Правда, сама в процессе восстановления никакого участия не принимала. Просто констатировала очередной раз, не скрывая восторга и удивления: «Папа опять в деревню собирается. Вроде как баню строить хочет!»

Дом обрел своего хозяина, думал я. Стал нужным. Никто ведь из нас понятия не имел – что с ним делать? Дядя Витя – старший брат матери – твердил одно: «Продавайте. Зачем мучиться, зачем это старье?» В нежданной инициативе отца все нашли освобождение от свербящей занозы и успокоились.

Отец исправно ездил в деревню два года подряд, весной и осенью, отдавая ремонту отпуск и майские праздники. Один, совершая титанический переход через Восточные Саяны на «Ниве», – машину отец водил всего шестой год, ездил осторожно, медленно. «Ни отдыха, ни лечения», – крякал он, удивляясь самому себе. Перевозил из кызыльской квартиры в деревенскую избу ненужные вещи. Строил большие планы: что отремонтировать сейчас, что в следующий раз, что прикупить, где подстроить. Я ожидал увидеть в Успенке подлаженный дом, аккуратный участок, обитель здравого смысла, перспективы.

Я шел пешком, чутко внимая запахам – сначала сырой земли, пашни, потом зерна, навоза, печного дыма. Здороваясь с деревней. Удивляясь свету в окошках – живут еще люди. Звездному морю – в Петербурге звезд мало. Шел, скользя по ледяной дороге, прислушиваясь к себе: сейчас пекарня, потом лесопилка, вот гараж, вон поляна! Задыхаясь от восторга, как ранним утром в детстве. Ожидая, как и когда-то, встречи – теперь с отцом.

Ставни были заперты – горело лишь боковое оконце кухни. Я отметил разбросанный в разные стороны забор палисадника – некогда белоснежный и весенний. Стукнул ногой в мокрую калитку, вдохнул всегда неизменный, волнующий запах двора. Услышал мелодию радиоприемника за горящим окном. Отец был внутри – ждал моего звонка.

Я ткнулся в сени – заперты. Принялся барабанить в стекло, как всегда барабанили раньше приезжавшие по ночам или утрам мама, папа, дядя Витя: «Отворяйте, свои!»

Раздались шаги и торопливое отцовское:

– Серега, ты что ли?

– Я!

– А чего не звонил, я жду, – обнялись мы.

И тут же радость встречи смазалась: под глазом у отца сиял фингал, широкий и разбрызганный, как клякса.

Мне сразу стало неуютно, заныло внутри. Надавали ему местные, что ли, – молчаливому, непонятному чужаку?

– Что это?

– Ай, – он отмахнулся. – Щепки рубил в первый день, печку растапливал. Одна отлетела. Хорошо, хоть не в глаз!

Я огляделся, сел на стул. Отец давно зазывал меня. Нынешней весной я уже было собрался, но решили – лучше осенью, сделаем побольше, а пока пусть один, пока пусть расчистит площадки.

В первый день своего отпуска я прилетел в Красноярск и без задержек, на первом же автобусе приехал сюда, в деревню. Приехал надолго: сколько надо – столько надо, хоть на весь месяц! Работать приехал, вкалывать. Помогать отцу делать его – и наше важное дело.

7

На улице, в магазине, в парке – стараюсь не смотреть на детей. Тем более – нельзя ведь. Взглянул, впился глазами – а у мам и пап лица свинцом налились. Я улыбаюсь, а родители негодуют. Нельзя в наше время взрослым дядям маленьких детей разглядывать. Поэтому я каждый раз всем видом показать стараюсь: «И у меня такой же. Мальчуган!..»

Вчера ему два года исполнилось. Два года его не видел.

Она выкладывает его фотографии в соцсетях регулярно. Некоторые мои знакомые пишут: «Опять выложила. Такой хорошенький!»

Я никогда не смотрю. Потому что нельзя. Потому что больно. Да и как можно следить за взрослением своего сына по фотоснимкам? Я его помню тем, месячным. Другого не знаю.

Я так и сказал ей тогда: «Это ненормально, если отец в стороне и только навещает. Он должен участвовать, видеть сына каждый день! Первое слово, первый шаг…»

Без толку. Она нашла свои причины, чтобы закончить со всем этим. Когда меня спрашивают, почему разошлись, мне нечего ответить. Она вспомнила все обиды, отталкивая, отдавшись ребенку. Я не нашел сил понять, смириться. Обычные дела… Да и не важно – почему! Важнее – сумели ли сохранить, разорвав.

Мы делились тогда друг с другом – кем может вырасти этот человечек, который еще там, в животе? Спортсменом – надо отдать пораньше в секцию, я буду водить, следить. Или музыкантом – с музыкальной школой нельзя затягивать, один-то инструмент должен освоить. А вдруг станет геологом, как его кызыльские бабушка и дед. Все от нас, от родителей, зависит, что дадим, то и вырастет.

Перед отъездом сейчас к родителям я написал ей, что хотел бы приехать. Долго собирался с духом – полгода. Боялся: а вдруг, как и в предыдущий раз, – месяц ждешь, второй, полгода, а потом…

«Насчет ребенка вопрос решенный!» – отрезала она.

И сразу захлестнуло, пошел ко дну камнем.

«Что ты имеешь в виду?» – выбил на клавиатуре трясущимися пальцами.

«Ты говорил, что ребенок без семьи тебе не нужен. Не беспокой нас больше!»

И много и муторно целый день потом – наскоки и оправдания. Как и полгода назад, год, и два года назад. Сразу из строя выходишь. И долго поднимаешься потом. И не