— Ты мой хорошенький! Мой сладенький! Мое солнышко! — приговаривала она.

Дедушка в углу уважительно слушал радио — большую черную тарелку над комодом. Бабушка накрывала на стол.

— Садитесь! Все остынет!

Сели: мама, папа, дедушка, дядя Митя, тетя Аня, дядя Сережа, тетя Тоня; Ленка, Борька, Васька, Наташка, еще Васька — мои двоюродные братья и сестры. Хмурый сел (будто делал всем одолжение) с краю Колька, а я втиснулся рядом с отцом… Лишь Витя маленький где-то запропастился. Я поискал глазами, но отец уже тянул ко мне рюмку.

— За встречу! За знакомство! — и отчаянно: — Будем здоровы!

Чокнулись. Хватко выпили. Заговорили.

Я посмотрел по сторонам:

— А где… Витя?

А тут бабушка справа: «Что ж вы не закусываете?! Вот огурчики, винегрет, грибочки тоже попробуйте…» Через стол рассудительно дедушка: «Селедку берите. Селедочка — зверь!»

Грибы были действительно вкусные, картошка рассыпчатая, селедка — мечта, запорошенная резаным репчатым луком, как в кружевах.

— А ну, еще по одной! — подгонял отец. — А теперь еще!..

— Мне хватит, я уже…

— За Сталина! — заорал отец. Выпили, как в штыковую пошли.

И скорее огурчиком — хрум! Глаза блаженно зажмурились — ух, славно!

— А где Витя? — я огляделся.

— А хренок-то, хренок забыли! — это тетя Тоня, которая следит за мной ласково, но упорно, как за шпионом. — Или вы не едите? Некоторые не едят… Тогда вот горчицу возьмите.

— Вы на каком, простите, фронте?.. — это дядя Сережа. — Не-е, я вижу: человек пожилой… (это я-то!).

— Я!.. Я, знаете, кто я?!

— За мир между народами! — оповестил отец.

Браво и тщательно выцедил, опорожнил стакан, которым (когда успел?!) заменил себе маленькую рюмку (самую маленькую — эх, пропала бабушкина хитрость!).

За столом сделалось совсем шумно. Я вспомнил про часы. Теперь было уже нестерпимо их не подарить. Долго пришлось толкать отца в тугое плечо, он что-то рассказывал дяде Сереже, слышалось: «Да я!.. Фактически!.. Нет, ты смотри сюда!..»

— Ты чего? — обернулся он.

Я снял с руки часы и протянул.

— Возьми. У тебя ж… нету…

Да, подзабыл я отца своего, помню только недавнего — старенького, седенького. Жалобы его на неправильную антиалкогольную политику: «Ты пойми, если я отстоял в очереди два часа, возьму я одну бутылку — конечно, нет! Я возьму две. Или три… А выпью я их? Конечно, выпью, кто ж утерпит!»

— Часы! Часы! Часов мы, что ль, не видали!

Он сгреб мой подарок в кулак, чего-то пьяно сообразил, размахнулся и швырнул их в открытое окно. Вот так. Как сказала бы другая бабушка: «Все не как у людей!»

Ну тут, разумеется, переполох: женщины, дети — быстрее всех — во двор искать, а отец, подмигнув мне, лихо и требовательно:

— Выпьем!

Мы выпили. С чувством. Проникновенно. По-братски. Словно делали очень хорошее дело.

— А где?..

— Р-раскинулось море широко!.. И волны бушуют вдали!.. — наотмашь запел отец.

Я хотел что-то спросить, но уже не помнил что. Еще слегка томило чувство, что я упустил, забыл о чем-то, но скоро и оно отлетело. И стало просто и необременительно. Я всем нравился, мне все нравились, спать я еще не хотел, но меня укладывали, а я не хотел — ведь всем же так весело!

— Я… с-скажу самое г-главное! Тс-с!.. Внимание! Сам-мое г-глав-вное — я ваш ровст… родственник! Хы-хы-хы!.. Уви… у-удивились?! Баушка, я ваш ву… внук! Лано, я лягу, а завтра… А где деушка?! Деушка!.. П-помнишь, как мы ха-хади-ли в баню?! В-все!.. Спать!.. Я уже спю… спу…

От подушки приятно пахнет домашним теплом. Почему от других подушек не пахнет так вкусно?!!

— Все! Я спю… Все…

Проснулся я зябким утром. На вершине сопки. Тучи ходили надо мной низко, словно одеяло. И первое, что пронзительно резануло сердце, —

Витю, маленького Витю, не увидел больше вчера, не поговорил! С мамой не попрощался, не поцеловал… Сидел за столом, жрал, пил, говорил глупости, а Витю и брата своего Кольку не видел больше, не сказал напутствующих слов, не предостерег! А ведь я знал! Знаю, черт возьми! — что их ждет впереди в жизни. Ну и свинья же я! Как тут кого-то винить: мать, отца, что у Кольки случилась такая трудная судьба, когда я сам! Впрочем, если это мираж?.. Если это мираж, — я немного поостыл, — тогда еще ничего, тогда еще… Но голова болит, будто с похмелья.

Я встал. Вниз по склону уходила тропинка, редкий кустарник и клочья травы обрамляли ее путь. Утро белесое, какое-то еще не проснувшееся. Было прохладно, я застегнул на рубашке верхнюю пуговицу, застегнул пиджак и пошел.

Камешки сыпались из-под ног. Инерция с чисто женским коварством подталкивала побежать. Побежать, еле успевая перебирать ногами, а потом шлепнуться, испачкаться, возможно, поцарапать руки… лицо.

Но и сдерживать себя — нелегко.

Я побежал.

Глава одиннадцатая

След!

Да, это был след! След человека, который шел на руках. Михалыч отпрянул. Елочка следов: ладонь левая — ладонь правая, четко впечаталась в сырой песок побережья и уходила в сторону леса.

Михалыч оглянулся, Померанцева рядом не было. «Куда ж он запропастился?!» Михалыч хотел крикнуть и замер с открытым ртом — навстречу ему из леса медленно выходила группа людей. Шли они на руках. Михалыч оцепенел, как-то омертвел даже. Привыкший к ясности во всем, и в опасности тоже, он не растерялся бы, увидев тысячу, две тысячи вооруженных врагов! А тут — на руках… в набедренных повязках… В правой ноге каждый сжимал копье.

Всякое повидал Вожжеев на своем веку, а такое — впервые. Хотя, если честно, давно в нем зрела догадка, что подобное может быть. Еще когда в детдоме разучивали песню про свое счастливое детство…

Глаза смотрели исподлобья пристально и угрожающе, длинные волосы тащились, как хвосты. Приблизившись, незнакомцы угрожающе взмахнули копьями.

Михалыч глянул на небо, на землю, ожидая, что и они поменялись местами, — нет, в природе все существовало по-прежнему: трава росла вверх, солнце светило с неба вниз и осколками отражалось в юрком ручейке, который, казалось, нарочно бежал так быстро, чтобы не видеть дикости происходящего.

— Коля! Витя!.. — закричал Михалыч, но даже эхо не отозвалось, будто кто поймал слова на лету и утопил в воде. Ну что ж, испытывай, судьба, проверяй мужика на крепость, да смотри не обожгись.

Выхватил Михалыч из штанов разводной ключ, замахнулся: а ну, подходи, кому жизнь не дорога! Ему бы помедлить: поздороваться, улыбнуться, поговорить о погоде, может, и не дошло бы до рукопашной… Да что