прохаживаться по саду. Потом спросил меня: «Хороша ли Справедливость? Она не может не быть деятельной. Хороши ли порядок, покой, гармония? Хороша ли Любовь? Августин говорит, что любовь свойственна людям, а не Богу, но я думаю, будь это так, люди были бы выше Бога, а это немыслимо. Итак, я признаю все то, что перечислил, высшими ценностями, а Любовь — превыше всего остального». Я вспомнил слышанное в церкви, что Бог через Христа возлюбил мир. Артур согласился и добавил: «Бог продолжает любить мир и посейчас. Вот скажи, — обратился он ко мне, — хорошо ли, что саксы отбирают землю и скот у своих соседей, что мужчины, женщины и дети вынуждены из-за этого голодать? Разве это хорошо, что только немногие знатные люди в Британии умеют читать, и лишь у немногих из них есть книги? Разве это хорошо, что люди низведены до уровня животных, не думая ни о чем, кроме еды и резни?» «Зачем спрашивать? — сказал я. — В мире много бед, но причина большинства из них в падении Рима. Что же в такие времена можем сделать мы, кроме как воздерживаться от зла?» «Мы можем восстановить империю», — убежденно ответил он. Я хорошо помню, как он стоял в лунном свете, поскольку день кончился, и над стеной аббатства взошла луна.

«Богом клянусь, — продолжал Артур, — я либо сохраню цивилизацию на этой земле, либо умру, защищая ее, потому что я люблю Добро. И я думаю, что сражаться за Добро и есть высшее благо для мужчин, а вовсе не философия. Что бы на это сказал твой Викторин?» Я поразмыслил и ответил: «У Викторина не было такого императора, за которым пошли бы люди. А если бы был, он сказал бы иначе». И я встал перед ним на колени и сказал: «Государь! У меня есть только руки, чтобы сражаться за вас, но, во имя Бога, возьмите меня к себе на службу, и я сделаю для вас все, что смогу». Он посмотрел на меня с удивлением, поскольку не ожидал, что его слова так глубоко затронут меня. Потом взял меня за руку и принес клятву, которую сеньор приносит своему вассалу. С тех пор я сражаюсь за него и буду сражаться, если Бог даст, всю оставшуюся жизнь. Ибо теперь я считаю, что действовать во имя Добра, возможно, даже ошибаясь иногда, лучше, чем не действовать вообще. И пусть Бог рассудит наши поступки!

Я долго молчал.

— Мои сомнения не сгинули бесследно, но кое-какие ответы я получил, — сказал я, наконец.

— Жить вообще неудобно, — подмигнул он мне. — И все же я думаю, что сражаться за Свет лучше, чем отступать перед Тьмой.

— Я вот о чем думаю… Разница между нами и саксами не так уж велика», — проговорил я. — Они тоже мужчины и очень похожи на нас. Я понимаю, ты — римлянин, но тогда объясни, как империя связана со Светом? Ни один британский король не замучил до смерти какого-нибудь несчастного раба, чтобы дознаться, бросал ли тот камни в статую императора. Ни один из них не убивал за раз по три тысячи, как это сделал Феодосий, верховный король Рима. Мать рассказывала мне об этом, но ведь это правда, не так ли? И я никогда не слышал, чтобы какой-нибудь король Британии или Эрина казнил сотни невинных знатных людей только за то, что их имена начинались с «Теод», как это сделал Валентиниан из-за полученного им оракула. Более того, римляне захватили Британию силой оружия, так ведь и саксы пытаются сейчас сделать то же. В те времена здесь любили римлян ничуть не больше, чем мы теперь любим саксов… — я замолчал. — Чему ты улыбаешься?

— Ты говоришь на латыни, — усмехнулся Бедивер. — Наверное, и читать умеешь. Может, ты даже христианин, и все-таки остаешься варваром. Не прими мои слова за оскорбление. Ты прав, империя принесла много зла и несчастий. Но ни один британский король не создал столько добра и красоты, не подарил миру столько знаний, произведений искусства и прекрасных вещей, сколько сделали римляне. И еще… ни один британский король никогда не основывал больниц или не выделял монастыри, чтобы заботиться о больных, бедных и сиротах; не помогал людям в голодные годы, не восстанавливал селения после войн и пожаров. А христианские императоры делали все это. Так что за сохранение империи стоит бороться. Для меня это несомненно!

— Ладно, пусть я варвар, — со смехом отвечал я. — Вы, южане, — ах, извини, бретонцы — всегда так отзывались о нас, ирландцах. И все же я не понимаю, какое отношение империя имеет к Свету? Правда, если не говорить о той империи, которую хочет создать Артур. Вот, мне вручили меч. С одной стороны, это — оружие Света, но с другой стороны — это оружие войны. Я не боюсь погибнуть, если возьмусь защищать Свет, даже без обещанного вашим Христом Царствия Небесного. Просто… понимаешь, для меня все это оказалось совершенно неожиданным. Я же никогда не думал, что смогу стать воином. Что передо мной будет такой выбор…

— Может быть, когда встретишься с Артуром, лучше поймешь. Смотри, вот и Камланн. Мы почти дома. Камланн очень древен. На самом деле он старше королевства Британия. При римлянах он опустел, но после того, как Лондиниум захватили саксы, Амброзий Аврелиан заселил его, а Артур укрепил стены. Пока, правда, они готовы лишь наполовину.

Мы действительно приближались к городу. Подъехал Агравейн и поехал с нами рядом. Кей время от времени посматривал на меня так, словно ждал, не отрастут ли у меня крылья, и не перелечу ли я через стену. Итак, я прибыл в Камланн на телеге, запряженной уставшей кобылой, в сопровождении воинов, смотревших на меня, как на равного. Теперь все мои надежды и упования были связаны с Верховным Королем.

Ворота распахнули заранее. Воины приветствовали стражу и кричали, что поездка оказалась удачной. Верховного Короля с войсками ждали вот-вот, и Бедивер хотел выгрузить припасы, добытые в Инис Витрин, до возвращения Пендрагона.

— Не стоит утруждать короля ожиданием, — сказал Бедивер главному управителю, встречавшему нас. — Все же мы празднуем победу!

— Конечно, конечно, — рассеянно сказал управитель, с нетерпением поглядывая на телеги. — А вы привезли знаменитый хмельной мед из Инис Витрин? Монахи в Думнонии делают замечательный мед!

— Да уж, наверное, не