Мой отец Памон Сюр отличался старомодными взглядами, был немногословен и всю жизнь отдавал тяжелой работе, мать Энла очень сильно от него отличалась. Я плохо ее помню – она умерла от лихорадки, когда я был совсем маленьким, но любила жизнь во всех ее проявлениях. Она приходила в конюшни выхаживать больных жеребят даже в тех случаях, когда отец говорил, что они обречены и она напрасно тратит свое время. Иногда он оказывался прав, но в других случаях мать вырывала лошадок из рук смерти благодаря своей любви и заботе.

В те долгие одинокие вечера, когда я ухаживал за своим хозяином, или бессонными ночами я думал о своем детстве и матери, которую потерял. Однажды, когда мой господин сражался с отвратительными снами, ко мне вернулись воспоминания, словно отворилась дверь в прошлое, и я внезапно вспомнил, что моя мать говорила о Море Снов.

В тот день я попытался присоединиться к игре детей зида'я, они принялись меня обзывать, и я страшно обиделся. Мать посадила меня на колени и сказала: «Не нужно стыдиться, Кес, что ты не такой, как другие. Однажды, когда это потребуется тебе более всего, ты почувствуешь у себя внутри Сад – и биение сердца Моря Снов». Тогда, вспомнил я, мое детское воображение сделало ее слова вполне реальными, и я представил огромную волну, которая вырывается из меня, пульсируя живой сутью великого океана (хотя я, конечно, никогда не видел Моря Снов или открытых пространств воды, не считая залива Лэндфол). Ее слова показались мне предупреждением в большей степени, чем заверением и обещанием, быть может, именно по этой причине я так легко согласился с отцом, который приказал мне никогда не спрашивать и не говорить о Море Снов.

Вскоре лихорадка добралась до нас обоих. Я поправился, но моя мать Энла умерла. В последние дни, когда болезнь стала побеждать, ей приходилось все время лежать, но она позволяла мне каждый день на короткое время к ней приходить. Она просила, чтобы я рассказывал обо всем, что со мной происходило, а потом мы вместе молились Саду. Когда она умерла, я не знал, что делать и чувствовать. Часть моего детского разума спрашивала, нет ли в ее смерти моей вины, ведь сначала лихорадкой заболел я, но своими опасениями я ни с кем не делился, как и словами мамы о таинственном море, что каким-то образом жило во мне.

Мой отец Памон Сюр почти так же горевал из-за потери жены, как я от того, что лишился матери, но у него была работа в конюшне, занимавшая теперь все его мысли. У меня же осталась лишь молчаливая соседка тинукеда'я, которая жила рядом и приглядывала за мной, когда мама куда-то уходила. У нее не было своих детей, она понятия не имела, как за ними ухаживать, да и учиться не хотела. Каждый день отец приходил домой поздно, уставший и молчаливый. Теперь я понимаю, что он по-своему скорбел, но мне казалось, будто все меня бросили и я остался один. Именно тогда, в те несколько сезонов, что последовали за смертью матери, я начал каждый день ходить с отцом в конюшню, вероятно, именно там мой господин Хакатри и обратил на меня внимание.

Стоит признать, что в доброте лорда зида'я я находил то, чего мне так отчаянно не хватало, хотя тогда я этого не понимал. Меня спас не только его интерес, но и то, кем он был. Незначительного маленького Памона Кеса заметил один из самых важных людей в мире. Именно это чувство, подобно открывшейся двери, в которую заглянуло солнце и озарило темную, затянутую дымом комнату, дало мне надежду, что моя жизнь может иметь какое-то значение.

После того как мой господин опросил всех самых известных смертных целителей и священников, какие только жили в Наббане, он начал искать другие источники мудрости – секреты исцеления, которые утратили жители города или никогда ими не владели.

Хакатри не выказывал презрения к знаниям смертных, и по мере того как сменялись луны и времена года, мы начали исследовать отдаленные поселения смертных в южных землях, места, где построили свои дома первые поселенцы, далеко от широких дорог и каменных стен, которые смертные возвели позднее.

Наконец мы начали трудное и мучительное путешествие в болотные земли к востоку от Наббана в поисках одной мудрой женщины, историю которой мой господин слышал от смертных священников, якобы исцелявшей даже самые тяжелые болезни с помощью тайных ритуалов. Легенды гласили, что она практикует свое искусство в глубинах болот более двух Великих лет – больше столетия по счету смертных, – и это давало моему господину надежду.

– Должно быть, она отличается от обычных смертных, Памон, если истории о ней правдивы, – сказал Хакатри однажды ночью, когда его мучила такая сильная боль, что он разбудил меня, чтобы я составил ему компанию. Каждое слово он произносил с трудом, ему приходилось дышать медленно и поверхностно – в противном случае он просто не мог говорить. – Наверное, она из твоего народа, Памон, возможно, даже зида'я или хикеда'я, сбежавшая сюда по какой-то причине.

После того как решение посетить эту женщину было принято, Хакатри отослал оставшихся стражей и лошадей в Асу'а, ведь лошади не могли передвигаться по болотам. Стража получила письма к его родным, а у меня появилась возможность написать леди Оне в Воронье Гнездо.

И вот мы остались вдвоем и направились на восток к огромным болотам, носившим имя Вранн, но народ моего господина много раньше назвал их Вастмайр. Когда мы наконец добрались до места, называвшегося Кван-То-По, большого поселения из ветхих хижин, выросшего в устье реки у начала топей, мы наняли местного проводника, чтобы он отвез нас на лодке в глубину болот.

После нескольких дней, проведенных в плоскодонной лодке, мы пересекли влажные участки болот, сражаясь с тучами насекомых, и наконец приплыли к деревне, в которой жила та мудрая женщина. Ее звали Харма, и, несмотря на надежды моего господина, она оказалась смертной.

Маленькая, беззубая и невероятно добрая. Она жила в доме из дерева и тростника на берегу широкой медленной реки. В своем невежестве мы прибыли на болота во время Луны Волка, в самом начале сезона дождей. Харма приютила нас в своей хижине, и мы вместе с ее большой семьей провели там весь долгий сезон не прекращавшихся бурь – в ужасной тесноте и жутких условиях.

Поначалу мне показалось, что страна болот очень похожа на Долину Змея, что не позволяло мне чувствовать себя спокойно, однако это место было столь огромным, что уже само по себе могло считаться отдельным миром. И чем больше времени мы проводили среди влажных, отвратительных болот, когда дождь барабанил по соломенной крыше – или моей голове, если я покидал хижину целительницы, – тем чаще я думал, что вот-вот сойду с ума. Но как только начался сезон дождей, реки разлились, и мы не могли уплыть обратно. Если бы Харма и ее семья нас не приютили, мы бы не выжили.

Так уж получилось, что мы провели три полных луны среди этих добрых людей, под спутанными кронами деревьев. Лианы, похожие на змей, свисали почти с каждой ветки, бок о бок со смертельно опасными рептилиями, которые выглядели как лианы.

Большая часть ночей сопровождалась криками обезьян и нескончаемым щебетом птиц, но в этой жуткой стране смертельно опасными были не только змеи. На самом деле некоторые болотные существа оказались лишь немногим менее страшными, чем Червь, чья кровь обожгла моего господина. Кокиндриллы, защищенные броней, длинные, как карета, запряженная парой лошадей, плавали в мутной воде всего в броске камня от дома Хармы. Однажды я увидел пятнистую кошку размером с пони, острозубого охотника, который, как предупредила нас целительница, способен лазать по деревьям и спрыгивать на своих жертв сверху.