Риана Богданова сейчас лежала не в моей постели, а на узкой кушетке, куда она, очевидно, перебралась ночью вместе с одеялом, которое почти полностью сползло на пол и едва прикрывало ее ножки. За окном сквозь шторы едва пробивались первые предрассветные лучи солнца. Она спала, хотя сомкнутые ресницы слегка подрагивали. Кашель тревожил и беспокоил хрупкий сон графини. Сжатые в кулачки руки она прижимала к груди в странном защитном жесте, дыхание ее было беспокойным и неровным.

Я заставил себя подняться, одним резким движением отбросил в сторону одеяло, и вдруг замер удивленно уставившись на кровавые пятна на белоснежной простыне.

В голове что-то щелкнуло, вспомнились болезненные всхлипы, губы, которые она до крови прокусила, сдерживая крик, испуганное бледное лицо… вчера я понимал, что ей не нравится то, что я делаю, но она пришла ко мне по доброй воле и сама отказалась уйти…

Снова кашель и тяжелое отрывистое дыхание. Что с ней? Я оборачиваюсь, натягиваю на себя одежду и решительно подхожу к девушке, тянусь за одеялом, которое окончательно сползло и тяжело сглатываю, замечая следы крови и на ее бедрах, а потом еще и цепочку синяков от моих пальцев на нежной коже.

— Прекратите смотреть на меня, пожалуйста, — хриплый, нездоровый голос заставил меня вздрогнуть и поднять глаза к лицу девушки.

Она попыталась натянуть задравшуюся во время сна сорочку ниже и зашипела от боли, от одного ничтожного движения.

— Оставьте это, вы больны, вам лучше не вставать сейчас, — говорю я, накрывая ее одеялом.

— Я и минуты лишней не задержусь в вашем доме, герцог! — слышу в ответ такой же хриплый и тихий голос, однако каждое слово графини звучит твердо и решительно.

— Почему вы не сказали мне…? — я не произношу этого вслух, но она и так понимает суть вопроса и раздраженно фыркает в ответ.

— А вы бы мне поверили? Разве вы пытались меня выслушать? Узнать, что на самом деле произошло между вашим племянником и моим отцом? Увольте, герцог, мы оба знаем, что это ничего бы не изменило!

— Но как такое возможно, вы были замужем, вы вдова?! — недоуменно вопрошаю, глядя в уставшие и злые глаза.

— Странно, я думала, вы уже все знаете обо мне и моей жизни? Знаете о моем отце, муже, связи с графом Крайновым и вашим племянником?!

Она жмурится и трет виски, поджимая припухшие губы и задерживая дыхание.

— Вам нужен доктор! — наконец-то мой мозг выдает одну здравую мысль. Начинаю думать, кого лучше пригласить, но девчонка снова прерывает ход моих мыслей.

— Мне нужно убраться отсюда, и тогда мне станет намного легче! — Вчера я слишком долго пробыла в саду, желая избежать общения с графом в закрытом помещении, и, очевидно, подхватила обычную простуду, еще я не была готова к тому, что вы со мной сделали, а теперь у меня опять мигрень! Но все это не смертельно, герцог, и не требует вашего немедленного участия! Разве вы не получили то, чего хотели? Я должна уехать отсюда как можно быстрее!

Эта тирада забрала у нее последние силы, и очередной удушающий приступ кашля заставил меня выскочить из комнаты, чтобы принести графине воды.

Все же я решил не слушать ее безумных причитаний и вызвать врача на дом, попросил Анну приготовить для графини бульон и укрепляющий отвар, приказал нагреть больше горячей воды… Или это может навредить ей? С каких пор я стал таким заботливым? Это чувство вины?

Когда я вернулся в комнату, то увидел девушку уже на ногах. Она тяжело и прерывисто дышала, слабость и головокружение едва позволяли ей сохранять равновесие. Графиня стояла ко мне спиной и пыталась остановить очередной приступ кашля, зажав ладонью рот.

— Вам не стоило вставать, — сглотнув, произношу я.

Она вздрагивает всем телом, а я на мгновения крепко зажмуриваю глаза: не в силах видеть, как сильно и глубоко ранил эту хрупкую и гордую девочку. Я заставляю себя снова посмотреть на нее и приблизиться еще на шаг, опасаясь, что она не удержится и упадет.

Ее руки безвольными плетями опускаются вдоль тела, и легкая ткань, надорванная мною спереди, тут же соскальзывает с плеч, оголяя спину почти до середины. Она испуганно охает и торопливо натягивает сорочку, но было уже поздно.

Увиденное по-настоящему шокирует меня, кажется, я едва не выронил стакан и пролил почти половину. Какого черта?!

— Уйдите! — с надрывом произносит она.

Я никак не реагирую на ее просьбу, протягиваю бокал с оставшейся водой и она, все так же не оборачиваясь, принимает его, делает несколько жадных глотков и замирает, когда я касаюсь ее плеч. Мои руки сжимают ткань сорочки и медленно и очень осторожно спускают ее вниз, чуть ниже лопаток. Она вздрагивает и глубоко дышит.

— Что вы себе позволяете? — хрипло произносит графиня.

— Помолчите, — почти шепотом отвечаю я, продолжая стягивать с нее единственный предмет гардероба.

В голове ни единой мысли о том, как это, должно быть, пугает девушку и уж тем более о том, прилично ли поступать с ней подобным образом. Я не могу отвести глаз от многочисленных шрамов, которые, кажется, не заканчиваются.

Их так много, что в первый раз я даже не поверил своим глазам, решил, что это обман зрения. Я коснулся пальцами ее лопаток, исследуя один из самых глубоких и широких росчерков. Наблюдая страшные следы истязаний, замечаю, как дрожат мои руки: я словно опасаюсь причинить ей боль, словно и не шрамы это вовсе, а раскрытые, истекающие кровью раны. Многие из них давно зажили и побелели, но были и свежие, еще розовые странные следы от глубоких порезов.

— Это сделал… — в горле пересохло, и я не смог выговорить ни звука.

«Муж» — хотел произнести и замер, осознав, наконец, что эти следы на ее теле мог оставить только отец и, если учесть юный возраст графини, то становится понятным, что многие из них она получила будучи еще ребенком…

«Немыслимо!» А ведь я считал, что жизнь несправедлива ко МНЕ? Да-да и я же еще вчера рассказывал этой девочке о том, как жестоко и подло она поступила с отцом…

Стискиваю зубы от злости на себя, да и на нее тоже — не знаю, почему так… может быть, она виновата в том, что мне неприятны муки совести?

Она молчит, не двигается, и, кажется, едва дышит, медленно вдыхая и еще медленнее выдыхая. Нежная, молочно-белая кожа покрывается мурашками от моих робких касаний. Хватит! Возвращаю сорочку на место, прячу от своих глаз и рук. Мои тяжелые ладони снова решительно ложатся на ее хрупкие плечи и слишком резко разворачивают девушку лицом ко мне. Графиня совсем ослабла, но ей некуда упасть, разве что в мои объятия.

Конечно, она пугается и упирается руками в мою грудь. Мы оба молчим, я смотрю в красные от застывших слез, а, может быть, и от стремительно растущей температуры глаза и по-прежнему не могу вымолвить ни слова.

— Вы обещали мне, что поможете племяннику! Скажите, сдержите ли вы свое слово? — наконец произносит она, изучая мое лицо внимательны взглядом, борясь с собственным страхом и отчаянно пытаясь не дрожать и не показывать мне своей слабости и беспомощности.