Шрифт:
Закладка:
«На первых часах, — пишет Александр Исаевич, — “переход Хаджи-Мурата” действительно произвел там переполох. Мне не давали шагу одного сделать пешком — привозили, перевозили и увозили только на автомобилях. В “Огоньке” встречать меня собрался полный состав. Сафронов приехал из-за города…; Стаднюк, держа еще нечтенные рукописи, взмолился: “Дай Бог, чтоб это нам подошло!”; Алексеев одобрял: “Да, надо вам переезжать в Москву…”. Главред “ЛитРоссии” Поздняев тоже разговаривал с пружинной готовностью…» (70).
Но «переход» не состоялся. Чем он был вызван? что заставило А. И. Солженицына решиться на такой шаг? почему он оказался неудачным? Все это еще ждет выяснения.
Если исходить из воспоминаний Н. А. Решетовской, в Рязань ее муж вернулся 26 ноября. «Последние дни ноября — пишет она, — Саня дома» (71). 27 ноября здесь он пишет письмо в Секретариат Правления Союза писателей, а затем опять отправляется в столицу (72). «Первого декабря, — читаем мы в воспоминаниях Натальи Алексеевны, — муж едет в Москву. На следующий день звонит: “Огонек” его условия — печатать “Захара Калиту” и “Сборник рассказов” не принял» (73).
2 декабря после того, как стало очевидно, что переход «Хаджи Мурата» не состоялся, А. И. Солженицын появился в редакции журнала «Новый мир» (74). Между ним и А. Т. Твардовским «произошла первая крупная ссора». По словам Н. А. Решетовской, Александр Трифонович «страшно кричал», «дело дошло до оскорблений» (75). Однако сотрудники редакции журнала не желали драматизировать ситуацию и, когда Александр Исаевич сообщил им о своем новом рассказе «Захар Калита», изъявили готовность помочь ему. А. Г. Дементьев, как пишет А. И. Солженицын, разыскал по телефону «“зав. отделом культуры” “Правды” видного мракобеса Абалкина» и предложил этот рассказ ему. Н. А. Абалкин согласился посмотреть его. «И тут же, — говорится в «Теленке», — младшего редактора прозы, уже по окончании рабочего времени, погнал собственными ножками отнести пакет с рассказом в “Правду”» (76).
«Весь следующий день, — вспоминает А. И. Солженицын, — мой рассказ шел по “Правде”, возвышаясь от стола к столу», но до типографии так и не дошел. После этого В. Я. Лакшин предложил рассказ «Известиям», его уже набрали, но в самую последнюю минуту набор был рассыпан. К этому времени А. Т. Твардовский остыл, и в начале следующего года рассказ был напечатан в «Новом мире» (77).
Перед тем, как покинуть Москву, А. И. Солженицын «организовал» посылку на имя секретаря ЦК КПСС П. Н. Демичева коллективного письма П. Л. Капицы, К. Г. Паустовского, С. С. Смирнова, К. И. Чуковского и Д. Д. Шостаковича (от 3 декабря 1965 г.), к которому была «приложена копия решения Рязанского горисполкома от 28 мая 1965 г. о выделении трехкомнатной квартиры жене А. И. Солженицына Н. А. Решетовской на семью в 5 человек». В письме отмечалось, что А. И. Солженицын живет в Рязани «в очень плохой квартире в ветхом здании барачного типа», рядом с которым «расположен гараж с десятками постоянно шумящих машин», говорилось в письме и о том, что «в настоящее время он приступил к серьезной работе над исторической темой (Россия XVII–XVIII веков)», и что по этой причине «ему необходимо постоянно заниматься в московских архивах и книгохранилищах», подчеркивалось также, что «А. И. Солженицын был тяжело болен и после этой болезни должен находиться под постоянным наблюдением квалифицированных врачей-онкологов», и делалось заключение: «Условия здоровья и литературной работы А. И. Солженицына диктуют неотложную необходимость его переезда в Москву» (78).
На хуторе под Тарту
Куда же на этот раз устремился из Москвы «больной» писатель?
«Вечером 2 декабря, — пишет он, — перейдя из “Нового мира” на городскую квартиру Чуковских, я сбрил бороду и с двумя чемоданами спустился в такси, подогнанное Люшей». А затем — вокзал и таллиннский поезд до Тарту (1). Однако, как явствует из «главного текста» «Теленка», А. И. Солженицын уехал из Москвы не ранее 3 декабря.
В таком случае в Тарту он мог прибыть утром 4-го. «В таллиннском поезде среди эстонцев, — вспоминает Александр Исаевич, — я старался молчать… В любимый Тарту я приехал в снежно-инеистое утро… В этот день, оставив чемоданы у Арно Сузи, я много ходил по городу, закупая и закупая продукты себе недели на четыре… На темном рассвете следующего дня Арно отвез меня на такси до Хаавы… Так началось мое Укрывище… Первую зиму я пробыл здесь 65 дней» (2).
5 декабря, в тот самый день, когда А. И. Солженицын появился на хуторе Хаава, в Москве на Пушкинской площади планировалось проведение политического митинга, приуроченного к дню Конституции. Однако попытка открыть его и поднять плакаты с лозунгами сразу же была пресечена, около 20 человек оказались за решеткой (3). Цель митинга заключалась в том, чтобы выразить протест по поводу подготовки судебного процесса над Ю. М. Даниэлем и А. Д. Синявским и в связи с этим привлечь внимание к вопросу о соблюдении государством разрешенных конституцией политических свобод. Одним из инициаторов митинга являлся уже упоминавшийся А. С. Вольпин, видную роль в его организации играл В. К. Буковский, изготовлением плакатов занимался художник Ю. В. Титов (4).
Поскольку подготовка митинга велась открыто, то, находясь в Москве, А. И. Солженицын не мог не знать о ней. Для любого человека, небезразличного к тому, что происходило вокруг него, было интересно, много ли соберется протестантов, с какими лозунгами они выйдут, как поведут себя власти. Между тем буквально за несколько дней до митинга Александр Исаевич исчез из Москвы.
Рассказывая о своем пребывании на хуторе под Тарту, он пишет: «Моя первая зима в Укрывище оборвалась прежде моих намерений, болезненно: недельку мне еще оставалось там добыть…, как смотрю — по глубокому снегу в полуботинках… бредет бедный 70-летний Арнгольд Юханович ко мне. Телеграмма на их тартуский адрес. Из Рязани: «приезжай немедленно. Ада». Ясно, что от жены, но почему Ада?… в этой «Аде» был какой-то адский намек? там творится какой-то адский разгром?.. Что-то случилось опасное и неотложное, несомненно. Безопасный быт, страстная работа — все бросается в час, сворачивается наспех, уже покоя нет в душе, все равно и не поработаешь, прощайте рукописи незабвенные, может быть, из внешнего мира уже к вам не вернуться… Ночной поезд до Москвы. Оттуда звоню в Рязань, ответ: скорей! скорей! приезжай! Наконец и в Рязани, бритобородый, уже открытый, засвеченный: что же??? А ничего. Ты с осени почти в Рязани не живешь, я все время одна. Просто не
