* * *

Чикатило сидел на стуле напротив Липягина и спокойно разглядывал майора. Липягин был раздражен, это бросалось в глаза.

– Я так понимаю, гражданин Чикатило, что правду вы говорить отказываетесь? – спросил он.

– Я уже все вам сказал. Вы говорите о страшных вещах, но я не понимаю, почему вы говорите о них со мной. При чем здесь я?

– При том, что против тебя доказательств вагон и две тележки, – в голосе майора звучала угроза, но на Чикатило она не произвела никакого эффекта.

– Какие доказательства? Вы же ничего не предъявляете. Ботинки и ножи на кухне… Это же смешно.

– Милиционер со станции, который тебя останавливал возле места убийства, тебя опознал.

– Я его тоже опознал, – не стал спорить Чикатило. – Я же вам говорил, я искал собаку. Мы с ним вежливо поговорили. Он у меня документы проверил. Это какая-то большая нелепость.

– Самая большая нелепость, гнида, в том, что ты на свет родился.

Липягин был на грани срыва. Предъявить Чикатило ему было нечего, и тот прекрасно это понимал, оттого и вел себя так спокойно, даже нагло.

– Ты все равно у меня сядешь, понял? А потом к стенке встанешь. Я тебя… – зло процедил майор, сжимая кулаки, с угрозой приподнялся из-за стола.

Но Чикатило ухмыльнулся только:

– Вы хотите меня ударить? Я слышал, у вас тут всех бьют.

– Что вы, гражданин Чикатило. – Липягин взял себя в руки и сел на место. – Рукоприкладство даже по отношению к преступникам незаконно. Мы же блюдем закон. Другое дело сокамерники. Знаете, что они могут сделать, если случайно узнают, за что вы в камеру попали? Изнасилование, убийство женщин и детей. Знаешь, что с такими делают? И мы, к большому сожалению, не всегда уследить можем.

– Я не понимаю, в чем вы меня обвиняете и почему угрожаете, – Чикатило был до омерзения спокоен. – Я ничего плохого не сделал. Я вам уже все рассказал и про ботинки, и про ножи, и про собаку убежавшую. Что вы еще от меня хотите?

Вопрос был риторическим. Майор хотел признательных показаний, и они оба прекрасно это знали.

* * *

– …Таким образом, подозреваемый все отрицает, на контакт не идет, – закончил доклад Липягин и сел.

Совещание снова проходило малым кругом. Ковалев, Брагин, Горюнов, Липягин. И никого лишнего.

– Мы подняли документы. Нашли женщину, со слов которой в семьдесят восьмом году был составлен портрет убийцы, – заговорил Горюнов. – Это гражданка Яковлева Вера Сергеевна. Пригласить ее на опознание не представляется возможным. Год назад она умерла.

– Превосходно, – зло бросил Брагин. – То есть у вас на него по-прежнему ничего нет.

– У НАС есть экспертиза по травме руки, – делая упор на «нас», раздраженно сказал Ковалев. – Есть ботинки, совпадающие со следом по размеру и рисунку. Свидетельские показания. Изъятые при обыске ножи, которые могут быть орудием убийства.

– У ВАС нет ни одного свидетеля, видевшего, как подозреваемый совершает инкриминируемые ему преступления, – делая упор на «вас», ответил Брагин. – И нет ни одного вещественного доказательства, связывающего подозреваемого с преступлениями. А те, что есть, не так вески, как кажется: двадцать три ножа могут быть, а могут и не быть орудиями убийства.

– Вы, Виктор Петрович, на его сторону встать решили? – ехидно поинтересовался Ковалев у нарочито дистанцирующегося Брагина.

– Я на своей стороне, Александр Семенович. – Голос полковника звучал очень спокойно, даже вкрадчиво. – Напоминаю, вы обещали результат, а его нет. Плохо работаете, товарищи.

– Дело не в качестве нашей общей работы, – примирительно вступил в разговор Горюнов. – Дело в том, что обычные методы с нашим преступником не действуют, как мы все уже много раз имели возможность убедиться. Нужен новый подход, а для этого необходимо привлечение специалистов другого рода.

– На что вы намекаете, товарищ майор? – прищурился Брагин.

– Виктор Петрович, посодействуйте, чтобы к расследованию допустили капитана Витвицкого.

– Там без нас разберутся, – отрезал полковник. – Работайте. У вас не так много времени. Советское законодательство, товарищи, не позволяет ограничивать свободу подозреваемого вечно. Можете идти.

1992 год

Чикатило смотрел на посверкивающее лезвие на груди журналистки.

– Как вы предпочитаете отдыхать, где обычно проводили отпуск? – щебетала она.

– За все сорок лет работы нигде не отдыхал – ни в доме отдыха, ни в санатории. Не люблю праздного отдыха, не терплю безделья. Весь отдых – в домашних хлопотах.

Он отвел взгляд от ее груди. Журналистка по-прежнему глядела на него, как на невинно осужденного доброго дедушку. Чикатило и в самом деле выглядел настолько безобидно, что в его невиновность хотелось верить. Здесь, в одиночке, тет-а-тет с заинтересованной девушкой, работать на образ жертвы было проще, чем в зале, набитом жаждущими растерзать его, ненавидящими людьми.

– Но есть же какое-то хобби. Какие у вас любимые книги? Музыка?

– В школьные годы вся литература и музыка были настроены на всемирную победу коммунизма насильственным путем. Поэтому я восхищался военной литературой, особенно партизанской. Тем более отец был командиром партизанского отряда. А музыка…

Чикатило задумался на мгновение и напел: