— И вы засвидетельствуете это, Лоретта? — требовательно спросил Эдвард.

— Да, засвидетельствую.

Роберт Джонсон наконец вздохнул с облегчением. Он вышел из квартиры и направился к лифту. Элизабет действительно беременна, доктор Фостер подтвердил это час назад. Ребенок должен появиться на свет в марте 1900 года. Для детектива отныне ничего важнее в мире не было, нежели это хрупкое обещание новой жизни, зачатой его покойным сыном.

А еще через час Мейбл и Элизабет сидели в гостиной. Молодая женщина устроилась возле камина, в котором Норма недавно первый раз этой осенью развела огонь. Язычки пламени танцевали, атакуя сухую древесину, и их золотистый свет придавал комнате особое очарование.

— Теперь мы должны думать о будущем, Лисбет, — сказала Мейбл. — Тебя оправдают, Эдвард в этом совершенно уверен. Да и мистер Джонсон перед уходом выразил то же мнение.

— Для меня это огромное облегчение, ма. Но ты, что сейчас чувствуешь ты? Ты была очень привязана к Скарлетт, и ты часто говорила, что она помогала тебе, когда я уехала.

— Лисбет, я любила того человека, каким она притворялась. Эксцентричность Скарлетт буквально завораживала меня, я верила всему, что она говорила, — историям про неприкаянные души, про силу Таро. Эдвард просил быть с нею поосторожнее, я не слушала. Но когда узнала, на что она способна, я пожалела, что была так слепа, так глупа! Бог мой, она приносила в жертву кошек, и даже этот, наименьший из ее грехов, ужасен! Кто знает, в своих средневековых магических практиках она, возможно, пошла бы и дальше… Даже думать не хочу, какие жуткие ритуалы она могла бы проводить.

— Лучше забыть это раз и навсегда, ма, — сказала примирительно Элизабет. — Значит, ты не очень расстраиваешься?

— Для меня это сильное потрясение, но я это переживу. Может, прочтешь наконец письмо от Антуана Дюкена?

Ты так обрадовалась, когда Бонни его принесла!

— Мне тоже не терпится его прочитать, ма, но я дождусь, когда буду чувствовать себя лучше. Вчера я еле держалась на ногах и заснула чуть ли не после первой ложки супа. Но кое-какие новости из Монтиньяка я уже знаю, Бонни прочла мне письмо от дяди Пьера.

Элизабет вынула из кармана юбки синий проштемпелеванный конверт. На нем сиреневыми чернилами старый мельник написал «Для моей внучки Элизабет».

— Наверное, это очень личное, — заметила Мейбл, — раз твой дед вложил письмо в конверт побольше, адресованный его сыну Жану. Жаль, письмо пришло с двухнедельным опозданием. Я оставлю тебя ненадолго, дитя мое. Пойду и поговорю с Нормой, надо решить, что приготовить на ужин.

— Спасибо, ма

Когда Мейбл вышла, Элизабет вскрыла конверт и развернула листок бумаги, исписанный разборчивым почерком, с легким наклоном вправо. Антуан Дюкен, что было редкостью во времена его детства, получил образование: кюре из их родной деревни давал детворе уроки в общем зале трактира.

— Милый дедушка Туан, как бы мне хотелось, чтобы ты был сейчас со мною рядом! — прошептала она.

Молодая женщина зажмурилась и представила большую мельницу, и солнечные зайчики на речной воде, и безмятежную улыбку старика с прекрасными голубыми глазами… У нее невольно сжалось сердце, когда она склонилась наконец над адресованными ей строками.

Милая моя крошка Элизабет!

Берусь за перо с мыслью о том, как тебе сейчас, должно быть, грустно и тяжело. Я очень обрадовался, когда пришло письмо от Жана, но радость была короткой: оказывается, твой муж Ричард погиб в море.

С тех пор я молюсь за упокой его души и, конечно, за тебя, мое бедное дитя, которому Господь посылает столько трудных испытаний. Я понимаю, какое это горе. Если б только я мог тебя утешить, убаюкать твою печаль в своих, ставших никому не нужными объятиях!

Увы, жизнь уготовила нам много неприятных сюрпризов! И я считаю своим долгом рассказать тебе новости о парне, который тебе небезразличен. Речьо Жюстене. В конце июня он заехал нас навестить, в тот же самый день, когда пришло письмо с фотографиями с твоей свадьбы.

Конечно, я обрадовался ему, как родному. Жюстен сказал, что в отпуске и военная служба его еще не кончена. Его разочарование было очевидно, когда я сказал, что ты сейчас в Париже. Я видел перед собой честного парня, доброжелательного и сердечного.

Через некоторое время Пьеру сказали, что Жюстен никуда не уехал. Имел место несчастный случай, и когда Жюстен поправился, Гуго Ларош поселил его у себя в замке. Сама знаешь, в деревне ничего утаить невозможно. Люди говорят, что у парня есть собственная лошадь и что они с Ларошем часто прогуливаются верхом бок о бок, и Жюстен теперь одет с иголочки.

Но самое неприятное, что он, по слухам, любезничаете Мариеттой, молодой женой и матерью полуторагодовалого малыша. Когда Бертран, обманутый муж, узнает, то-то будет скандал!

Конечно, с тех пор, как Жюстен живет в Гервиле, к нам он не захаживал, хоть когда-то мне и обещал. Прости, если эти новости тебе неприятны, моя дорогая внученька, но, может, так у тебя будет меньше сожалений и ты лучше приживешься в Америке, благо, по словам Жана, приемные родители окружают тебя любовью.

Мне тяжело писать все это, потому что такой радости — увидеть тебя снова — мне в этой жизни уже не выпадет. Но единственное, что сейчас важно, — это твое будущее счастье. Ты еще очень молода, моя маленькая принцесса, и однажды встретишь мужчину, достойного тебя.

Я написал тебе отдельное письмо не без умысла. Я хоть и стар, но догадался, что Жан ничего про вашу с Жюсте ном влюбленность не знает и что мне тоже лучше не болтать лишнего.

Целую тебя, дорогое дитя, мой лучик солнца, от всего старческого сердца, знавшего много боли. Письма от тебя еще не было, но я не удивляюсь — ведь какие несчастья свалились на твою голову.

Дедушка Туан

Праведное негодование охватило Элизабет, которая перечитала письмо дважды. Она так разозлилась на Жюстена, что чуть не швырнула письмо в камин.

«Какой глупец! — думала она. — Говорила ему: держись подальше и от замка, и от его гнусного хозяина! Но нет! Он поступил наоборот, наверняка из корыстных интересов. И, живя с этим аморальным типом, сам скоро станет таким же. Уже связался с замужней! Что это, если не распутство? А Мариетта, конечно, и рада!» Элизабет встала и нервным шагом прошлась по гостиной. Перед глазами у нее стояла молодая прачка с соломенно-желтыми волосами, тяжелыми грудями и крутыми бедрами. Как ей не помнить, какое у Мариетты делалось лицо, когда речь заходила о Жюстене!