Шрифт:
Закладка:
Летом 40-го года евреев привозили со всех стран Европы столько много, что прямо на железнодорожной станции отбирали всех непригодных к тяжёлой работе - большинство женщин и почти всех детей, всех без исключения стариков, больных или хилых и слабых, отвозили к оставшимся после польской армии противотанковым рвам и там расстреливали из пулемётов.
Мы и не видели этих людей, лишь привозимое на грузовиках и вываливаемое прямо на площади их пожитки и имущество. Так делалось всегда. Перед самой казнью всех приговоренных к смерти раздевали донага, их вещи собирали, сортировали и отправляли обратно в Германию.
Получались целые кучи, из которых все складывали отдельно – обувь, носки, белье, брюки, платья, пиджаки, помазки, очки, вставные челюсти с золотыми зубами, обручальные кольца, перстни, шапки и прочее…
Золото, серебро и драгоценные камни собирал лично Рошманн».
«…В тот день, в последний месяц августа 1940-го года из Терезинштадта, концлагеря в Богемии, пришел еще один большой транспорт. Я был на железнодорожной станции у участвовал в сортировке прибывших на тех кому предстояло умереть через пару часов, а кому смерть откладывается на несколько дней, недель а если повезёт – на пару месяцев.
Эсэсовцы во главе с Рошманн выбирали, кого расстрелять во рву, а кого отправить в лагерь. «Капо» лишь отводили людей в разные колонны.
Одна из новоприбывших женщин привлекла мое внимание. Что-то в ее облике показалось мне знакомым, хотя она была истощена, высохла, словно щепка, и не переставая кашляла.
Рослый эсэсовец подошел, ткнул ей в грудь плетью, ею же показал на колонну отправляемых на расстрел и двинулся дальше. Я и ещё один «капо» подошли и схватили её за руки…
Вдруг она обернулась ко мне:
- Соломон?!
- Эстер?
Мы ошеломленно уставились друг на друга.
За спиной послышались чьи-то шаги, а «капо» рядом с нами вытянулся, сорвав с головы фуражку. Понимая, что подходит эсэсовец, я проделал то же самое. Женщина по-прежнему смотрела на меня не мигая. Эсэсовец вышел вперед. Это был капитан Рошманн.
Он выцветшими голубыми глазами взглянул на меня:
– Что-то ты не спешишь, Таубер. Не оживить ли тебя немного сегодня вечером?
«Оживление» на лагерном жаргоне означало порку плетьми.
Эстер по-прежнему смотрела на меня не мигая, как будто больше ничего не замечая.
Рошманн бросил взгляд на женщину, заподозрил что-то, прищурился и расплылся в хищной улыбке:
– Ты знаком с ней?
Проглотив комок в горле, я с большим трудом ответил:
– Да, господин капитан.
– Кто она?
Я не мог говорить. Губы словно склеились.
– Может, это твоя жена?
У меня хватило сил лишь кивнуть. В ответ Рошманн улыбнулся еще шире и сказал своим громилам:
- Господа! Такого представления здесь ещё не было! Прекрасно. Проводишь её до рва и там поможешь раздеться. Или забыл уже как это делается?
Эсэсовцы загоготали, отпуская похабные шутки в наш адрес.
Колонна приговорённых к немедленной смерти уже была построена.
Я медленно протянул левую руку, как это делал всегда перед прогулкой… Эстер привычно оперлась на нее – как тогда там в Берлине… В той – в настоящей жизни.
И мы пошли позади всех».
«…Когда мы подошли к рвам, первую партию уже расстреливали – слышались пулемётные очереди, которые не могли заглушить предсмертные крики казнимых. На полянке перед рвами валялись ворохи носимых вещей.
Эстер всё поняла, взглянула на меня и две слезинки, по одной из каждого глаза, скатились у нее по щекам. Она так ничего и не успела сказать.
Капитан Рошманн тут как тут:
– Ну, дорогой мой Таубер, помоги любимой раздеться!
Видя что медлю, он подвинулся ближе и зарычал:
- Даю тебе десять секунд. А потом пойдешь туда с ней. Я прикажу и вас положат «валетом».
Я был как в оцепенении… Но вдруг обескровленные губы Эстер шевельнулись и она с мольбой зашептала:
- Соломон мой, ты должен сделать это. Ради меня. Поклянись что выживешь. Что вырвешься отсюда и расскажешь всем им - тем, кто на свободе, что случилось с нами. Обещай мне именем Господа. Пожалуйста, обещай - мне так легче будет умереть.
Склонив голову, я:
- Обещаю…
И начал её раздевать. Медленно, как тогда – в первый раз. После свадьбы, в первую брачную ночь…
Она стояла закрыв глаза, и только слёзы обильно текли по её впалым, мертвенного цвета щекам.
Рошманн по прозвищу «Мясник» не унимался:
- Поцелуй любимую на прощанье, Таубер, где твоё берлинское воспитание?!
Я коснулся её щеки губами. Эстер открыла глаза и наши взгляды вновь встретились… В последний раз:
- Прощай, мой любимый…
- Прощай…
Когда отгремели последние – добивающие уцелевших одиночные выстрелы, а во рву стихли смертные крики, Рошманн, повернулся ко мне:
– Ты можешь жить, покуда будешь нужен мне, Таубер. Но отныне ты уже не человек.
Вот в этом он ошибся!
У меня появилась цель в жизни, а стало быть - я остался человеком. После смерти Эстер, я жил только ради того, чтоб написать эти строчки, передать их на волю и надеяться что их прочтут миллионы людей.
Но теперь, когда моя миссия выполнена - мой путь земной окончен…
Я иду к тебе, моя любимая!».
***
После прочтения каждой главы, Сара Ротстейн рыдала навзрыд и повторяла как заклинание:
- Надо что-то делать, надо что-то делать… Иначе, они придут в Одессу… Они придут в мою прекрасную Одессу, где…
А в Одессе, у Сары - осталось достаточно много родственников, хотя с началом тридцатых годов связь с ними прервалась. Она отчётливо понимала, что будет с ними, с другими одесситами, с самой Еврейской автономной областью и с её руководительницами, когда туда доберутся вот такие вот белокурые «Мясники-Рошманны».
Смутно вспоминая лица, она перечисляла их поимённо, чувствуя, как сходит с ума от осознания собственной беспомощности и невозможности изменить хоть что-то, она повторяла как мантру:
- Так что же делать? ЧТО?!
К счастью, «что делать» подсказала сама Полина Жемчужина, в интервью данном представителям американской прессы по поводу одного скандального случая… Одна из прибывших с «Посольством» переводчиц (из студенток МГУ, кстати, да к тому же - еврейка) была застукана за занятием проституцией с одним из американских конгрессменов.
Советский дипломатический представитель высшего ранга, вилять задом не стала, а честно призналась:
- Да! Нашим девушкам приходится заниматься проституцией в вашей стране, чтоб купить своим парням оружие.
- Да! Нашим представителям приходится скупать в вашей стране «секонд хенд», потому что
